глухим голосом и дал знак свите следовать за ним.
Возможно, он хотел показать, что римляне ценят изменчивый нрав Фортуны гораздо больше личных успехов. В случае с Метоном заметна рука Судьбы, значит, ее на самом деле нужно почитать и проявлять должное смирение. Кто знает, вдруг Фортуна повернется спиной к самому богатому человеку Рима?
Мы двинулись навстречу следующей группе людей. Сам Цицерон спускался к нам вместе со своим напарником, известным ничтожеством Гаем Антонием. Руф сказал мне, что Цицерон теперь ходит в доспехах — в «дурацкой нагрудной пластине», как он выразился, но ничего не объяснил. Теперь я понял, что он имел в виду, — грудь Цицерона была прикрыта блестящей бронзовой пластиной, вроде тех, какие носят полководцы в бою. Тога его была слегка ослаблена на шее, чтобы полностью показать рельефный узор металла. Вокруг него суетились вооруженные охранники с твердым взглядом, уверенно сжимавшие рукояти кинжалов и мечей. Меня очень поразило это зрелище; словно передо мной был не консул Республики, а недоверчивый диктатор. Даже Сулла ходил по Форуму невооруженным, надеясь на охрану богов.
Не успел я расспросить Руфа подробней о таком странном поведении консула, как Цицерон приблизился к нам. Он разговаривал с Антонием и неожиданно обратил внимание на Руфа. Выражение его лица претерпело ряд последовательных изменений. Сначала радость, потом — серьезная задумчивость, граничащая с подозрением. Затем оно стало проницательным, словно старый учитель понял, что может еще добиться уважения от негодного школьника.
— Дорогой Руф! — вскричал он, широко улыбаясь.
— Цицерон, — проговорил Руф в ответ без всяких эмоций.
— И Марк Муммий, вернувшийся от Помпея. И… Гордиан, — сказал Цицерон, наконец-то увидев меня. Его голос на мгновение затих, но затем снова приобрел обычную для политика ни к чему не обязывающую вежливость. — Ах, да, вы пришли прочесть волю богов для вступающего во взрослую жизнь Метона. Стареем мы, стареем, не правда ли, Гордиан?
«И некоторые очень даже быстро», — подумал я, хотя время заметно смягчило неприятные черты его лица. Тонкий нос пополнел, тощая шея с кадыком покрылась несколькими слоями жира, узкий подбородок сгладился. Человек, чье деликатное телосложение едва позволяло ему вкушать пищу жарким днем, он тем не менее довольно поправился, насколько это возможно. Цицерон никогда не был красавцем, но теперь он выглядел уверенным и процветающим. Его голос, некогда скрипучий и резкий, благодаря неустанным тренировкам приобрел музыкальную мелодичность.
— Как я сожалею, что не посетил вас сегодня! — сказал он. — Но ведь у меня столько обязанностей в качестве консула. Я попросил Марка Целия принести тебе свои извинения. Он сообщил свое послание?
Глаза его выражали заинтересованность.
— Целий приходил, — ответил я. — Но его послание пришлось не по адресу, и он ушел неудовлетворенным.
— Ах, вот как, — сказал Цицерон, показывая свое безразличие, но глаза его ненадолго вспыхнули. — Ну да ладно, мы, консулы, должны спешить — у нас есть неотлагательное дело в Сенате. Удачи в твоем деле, Руф! Удачи и счастья тебе, Метон!
Когда они прошли, я спросил шепотом у Руфа:
— Авгур, ты заметил огонь в глазах Цицерона?
— У вас с ним какие-то сложности?
— Возможно. Но почему он носит эту пластину? И ходит с такой устрашающей охраной?
— У него такой глупый вид! — проворчал Муммий. — Пародия на военных. Может, он хочет посмеяться над Помпеем?
— Едва ли, — сказал Руф. — Он стал носить на себе эту штуку с того дня, как объявил о заговоре Катилины, который якобы хотел убить его во время голосования. «Для спасения собственной жизни консул Римской республики должен прибегнуть к защите вооруженной охраны, к оружию…» и так далее. Это такой тактический ход — привлечь внимание избирателей и посеять среди них панику. После того как в прошлом году Цицерон со своим братом начисто испоганили имя Катилины, никто не удивится, если тот захочет убить его. Кто знает, а вдруг на самом деле существует заговор? Для Цицерона это всего лишь еще один довод в его риторике.
— Политика! — недовольно произнес Муммий. — Как мне все это надоело, еще в тот год, когда я был претором. Дайте мне воинов, прикажите захватить неприятельский лагерь — вот я и счастлив.
— Ну ладно, — сказал я, задыхаясь от подъема по лестнице, — давайте оставим эти неприятные дела позади.
Позади даже в буквальном смысле слова, подумал я, оглянувшись и увидев под собой Форум с наполнившими его людьми.
Мы достигли вершины. Над нами только голубое небо и взгляд Юпитера. Здесь мой сын станет мужчиной.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
На поле боя, в сельской местности, там, где нет постоянного места для совершения обряда, авгуры разбивают священную палатку перед тем, как приступить к своим обязанностям. Над Римом, в Арксе, для этого есть специальное место — полукруглый утес с вымощенной площадкой, называемой Авгуракул, открытый всем ветрам. На нем всегда стоит палатка, поддерживаемая здесь коллегией авгуров. Как и их одежды, ее украшают пучки шафрана и полосы пурпурного цвета. Это такая маленькая палатка, что туда можно пройти только нагнувшись, хотя я никогда не видел, чтобы кто-нибудь туда входил.
Зачем она здесь? Я не знаю, особенно принимая во внимание, что обряд следует проводить на открытом воздухе, обозревая небо. Возможно, она осталась от древних времен, когда авгуры обязательно должны были предварять сражения своим обрядом и сообщать полководцу о результатах. Возможно, потому, что авгуры гадают не только по полету птиц и по движению четвероногих, но и по молниям, искусство чтения которых пришло к нам из Этрурии. А где молнии, там легко может пойти и дождь, вот для чего палатка.
Для чего бы она ни служила, мы собрались перед ней. Руф взял свой жезл из слоновой кости и обозначил им район неба, по которому он будет проводить гадание, словно прорубив невидимое окно, сквозь которое я видел Марсово поле, широкую полосу Тибра и поля.
Авгуры делят птиц на два типа: на тех, чьи крики предвещают будущее, — вороны, совы, дятлы — и тех, кто передает нам свое предсказание полетом, — грифы, ястребы и орлы, любимые птицы Юпитера. В военные экспедиции, где нужно быстро узнать волю богов, а дикой птицы может не оказаться под рукой, берут с собой цыплят и кур в специальных клетках. Потом дверцы их отворяют и перед ними сыплют зерно. Если куры клюют с аппетитом, то готовься к удаче, особенно если они роняют крошки на землю. Отказ от пищи предвещает поражение. Что касается молний, то, насколько я помню, молния слева — к добру, справа — к несчастью. Или наоборот?
Находятся такие люди, которые считают это занятие сплошным фарсом, как Цицерон, и даже пишут об этом в письмах и высказывают свое мнение в разговорах. Есть политики, подобно Цезарю, которые считают авгуров полезным инструментом и не порицают их, наравне с выборами, налогами, судами. И, наконец, есть такие, как Руф, убежденные в том, что через многообразие природных феноменов проявляется божественная воля. Они верят в свою способность предсказывать будущее на основе этих явлений.
Я стоял под палящим солнцем и постепенно склонялся к мысли, что было бы лучше, если бы в той палатке сейчас находились куры в клетке — все прошло бы значительно быстрее. Еще хотелось, чтобы на мне была широкополая шляпа. Казалось, все птицы в Риме разом задремали. На небе не было ни единого облачка.
Гадание авгуров длится настолько долго, насколько это необходимо. У богов нет снисходительности к молодым и очаровательным авгурам. У них и без того полно дел, они не заботятся, чтобы мимо нас побыстрее пролетел ястреб. Первая добродетель благочестивых — терпение.
Мысли мои постепенно стали отклоняться. Глаза устремились к восточному пределу Аркса. Если бы я
