ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Буря неожиданно закончилась, небо, заполненное рваными облаками, осветилось оранжевым светом зари. Люди Катилины поднялись, собрали свои вещи и помогли друг другу перебраться через стену, загораживающую вход в шахту. Единственным доказательством их присутствия были хлебные крошки, зола, да запах недавнего костра.
Тропинку завалили ветви и камни, но не это было главным затруднением. У меня нестерпимо болели ноги. После подъема колени мои не сгибались, а икры превратились в деревяшки. Отец мне как-то в детстве сказал, что боги решили посмеяться и сделали путь вниз по горе гораздо труднее пути наверх. Тогда я не понимал его. Сейчас, глядя на юношей, которые долго скакали из Рима, едва спали ночью, а теперь с улыбкой спускались вниз, я его понял очень хорошо. Каждый шаг отдавался ударом в моих коленях.
Я заранее опасался перехода через поток у водопада. Он и в самом деле стал более бурным или выглядел таковым при свете зари, когда любой водоворот казался черной дырой. Мы взялись за руки и сделали цепочку, протянувшуюся от берега до берега. Молодым людям, казалось, даже понравилось окунаться в холодную воду, их это только бодрило. Я терпел и смеялся вместе с ними, только вот не мог унять стучавшие зубы.
В том месте, где дорога расходилась — одна вела к дому Гнея Клавдия, а другая — к Кассиановой дороге, я отвел Катилину в сторону.
— По какой дороге мы пойдем? — спросил я.
Он удивленно поднял брови.
— По которой пришли, конечно.
Его люди ожидали нас возле тайной тропки. Он махнул им рукой, чтобы они спускались без него.
— А иначе нам придется красться на цыпочках мимо дома твоего враждебного соседа, а там собаки, рабы и все остальное. Ты ведь помнишь…
— Да, помню. Но я помню и другое.
— Гордиан, о чем ты говоришь?
— Ты не должен никогда возвращаться в мой дом. Ведь твои враги ожидают там твоего появления.
— Я понимаю.
— Моя семья — я должен позаботиться о ее безопасности.
— Конечно. А я должен позаботиться о том, чтобы сохранить голову на плечах.
— Катилина, хватит загадок и шуток.
На его лице отразилось беспокойство.
— Гордиан…
— Луций, ты идешь? — Тонгилий ждал нас у тропы вместе с Метоном.
— Идите без меня, — сказал Катилина через плечо шутливым голосом. — Старикам нужно немного передохнуть.
Тонгилий надул губы, затем кивнул и исчез. Метон последовал за ним, но лишь после того, как многозначительно посмотрел мне в глаза и помялся, словно ожидая нашего приглашения. Почему в любом моем действии он находит вызов для себя?
— Итак, Гордиан, в чем дело?
— С тех пор, как Марк Целий убедил меня принять тебя в моем поместье, у нас стали твориться странные вещи. Сначала я нашел в конюшне безголовое тело… — Я остановился и посмотрел в его глаза. Он внимательно слушал меня. — Потом тело в колодце…
— Да, ты говорил мне. Тот самый бедный пастух, что показал нам этот путь.
— Как ты его называешь?
— Что ты имеешь в виду?
— Кто для тебя бедный Форфекс? Шпион, сообщник, жертва? Почему он умер? Почему ему отрезали голову перед тем, как бросить в колодец?
Катилина посмотрел на меня серьезно.
— Ты несправедлив ко мне, Гордиан, если задаешь такие вопросы. Я и понятия не имею, о чем идет речь.
Я перевел дыхание.
— Ты, случаем, тайно не сообщаешься с Гнеем Клавдием?
— Твоим неприятным соседом? Я видел его только один раз в жизни, да и то вместе с тобой. После этого я поговорил о шахте с Крассом. Я посоветовал ему осмотреть ее, но, как я уже говорил, он не хочет иметь дело с Клавдием. Вот я и не возвращался к нему.
— Но теперь ты находишься в его владениях.
— Но ему об этом неизвестно. Мы здесь и не останемся; нас могут обнаружить пастухи и поднять тревогу. Я с первого раза понял, что шахта — идеальное место для укрытия, особенно если Красс ее купит. Конечно же, я исходил из того, что Красс мне верен. — Его глаза горько блеснули. — Но и без него это место мне пригодилось, не так ли? А что до тех происшествий в твоем поместье, то какое они имеют ко мне отношение?
— Они появлялись в те моменты, когда, по словам Целия, ты торопил меня с принятием решения.
— Торопил? Разве ты никогда не хотел видеть меня у себя?
Я покачал головой, не желая ничего объяснять. Разве можно дать ему понять, что меня принудил к этому Цицерон?
— Гордиан, я никогда не приказывал Целию убеждать тебя. Он мне говорил, что ты просто будешь рад моему присутствию.
— Но твоя загадка в Сенате о безглавых массах и сенаторах без тела. Странное совпадение…
— Гордиан, неужели ты говоришь, что принимал меня все это время только под давлением Целия? Да, таков он, твой злодей. Вот почему вчера к тебе прискакали приспешники Цицерона — вероятно, Целий им обо всем рассказал. Он, должно быть, все это время оставался преданным Цицерону. О, Юпитер, подумать только, какие тайны я ему доверял! — Он склонил голову с болезненным взглядом. — Гордиан, так ты вовсе не испытывал никакого сочувствия к моему делу? Ты просто поддался уговорам Целия, когда пустил меня в дом?
Я мог сказать «да» и солгать, поскольку правда уже не сводилась к таким простым высказываниям.
— Ну, ладно, — сказал он. — Главное то, что ты не предал меня вчера ночью, когда для этого были все возможности. Если, конечно… — он тревожно посмотрел вниз, — если, конечно, там их с Тонгилием не поджидает засада!
Он взялся за рукоятку меча. Меня охватила тревога. Он повернулся ко мне с глазами убийцы, и вот тогда я по-настоящему понял всю глубину его отчаяния. Луций Сергий Катилина был патрицием, он родился привилегированным. Верил в то, что так определили боги, верил, что ничто не может поколебать его положения, верил в почтительность со стороны остальных, верил в силу своего очарования. Теперь все это исчезло; все люди и боги постепенно предали его.
Я взял его за руку, с силой сжав ее, чтобы удержать его меч в ножнах.
— Нет, Катилина, с твоими людьми все в порядке. Я не предал тебя. Подумай — ведь с ними Метон. Не стал бы я рисковать своим сыном.
Он постепенно расслабился. Губы вытянулись в болезненную улыбку.
— Видишь, что творится со мной? — Он смотрел на тропу, словно все еще видел своих людей, спускавшихся по ней. — Но ведь они ждут меня, я их предводитель. Давай поспешим!
Как я и боялся, путь вниз оказался намного труднее подъема. Дождь превратил дорожку в грязное месиво, вперемешку с ветками и камнями. Мы спотыкались и хватали друг друга за руки, стараясь совместными усилиями сохранить равновесие. Мы спускались скорее не шагая, а скользя. Я ушиб локоть и ободрал колени; я уже столько раз падал на задницу, что даже перестал обращать на это внимание.
