актеров, с которыми ее знакомил Маркизов. Один из них подошел к ней поспешно, — это был приятель Маркизова, часто бывавший в их доме. Он поздоровался, взял ее под руку и сказал:
— Куда вы пропали? Что вы делаете с ним? Вы знаете, что с ним творится последнее время?
— О нем есть кому заботиться, — отрезала Маша, чтобы прекратить разговор.
— Лизы нет в Ленинграде вот уже скоро месяц. Они расстались, и она уехала в Киев к отцу.
Что? Лиза уехала в Киев? Недостает только задать этот вопрос заботливому приятелю Семена Григорьича — почему Лиза уехала?
— А что же с ним? — спросила она уже в тревоге.
— А с ним черт знает что, мечется человек. Хорошего мало. Он придет сегодня к последнему действию, вы поговорите с ним. Не напускайте холоду, как вы это любите. От женщины очень многое зависит. Простите, что я вмешиваюсь не в свое дело, но Семен — мой друг.
Спектакль захватил Машу. И как же глубоко проник Островский в душу женщины, как хорошо показал он все это! Смерть Катерины почти неизбежна: она знает, что случится беда, она просит мужа не оставлять ее одну, не уезжать, но когда остается — идет навстречу грозе. Пусть будет, что будет. А раз случилось это, раз она послушалась своего сердца и ушла ночью на свидание в темный сад на берегу Волги, — значит, с тем диким миром все кончено. Туда уж она больше не вернется. Нет любви, нет счастья — значит, конец. Нет у Катерины другого выхода.
Маша очень любила эту роль, хотя понимала, что игра ее на сцене заводского клуба — игра любительская, далеко ей до искусства настоящих мастеров. Но если играть на сцене — наслаждение, то почему же не сделать его доступным всем, кто тянется к такому наслаждению? Играть, осознать и перечувствовать всю сложную драму женской жизни тех времен… Снова пережить это самой за Катерину, снова продлить свою жизнь, воплотившись на время в облик женщины, какие были полвека назад… Маша не знала, что чувствуют во время игры другие ее товарищи или настоящие актеры, но сама она чувствовала, что становится богаче, щедрее, сильнее.
О Маркизове она вспомнила, когда подбежала к авансцене, аплодируя вышедшим актерам. Она почувствовала его рядом — и тотчас забыла актеров.
Он стоял перед ней такой счастливый, такой сияющий, и не знал, что сказать. Стоял и бормотал: «Здравствуйте, здравствуйте, Маша!»
Они не торопились выходить к вешалке.
— Когда же наконец, когда же придете вы ко мне? — спросил он, не выпуская ее руки. — Сегодня? Завтра? Когда, господи?
— Послезавтра днем у меня последний экзамен, — ответила Маша чуть слышно.
— Послезавтра вечером вы придете, — видите, какой я терпеливый? Я верю, что вы не обманете.
В зале было уже пусто, и капельдинер осуждающе взглянул на Машу и Маркизова.
Весь следующий день прошел в какой-то тревоге. Надо было повторять материал к экзамену, листочки с хронологией были написаны. Однако голова не работала, как полагалось, после каждой записи в памяти возникал Маркизов. Несчастный и печальный, счастливый и сияющий… Что она ему обещала? Приехать? Но из этого вовсе ничего не следует. Приедет на полчаса, поговорит немножко и скроется.
Иван Грозный начинал заботиться о развитии отечественной промышленности, о горнорудных заводах — Маркизов попадал туда же. Болотников поднял восстание — Маркизов почему-то возникал в памяти рядом с именем Ивана Болотникова. Может, она когда-нибудь учила историю, а в это время позвонил Маркизов, — и прочитанное связалось в подсознании с его звонком, голосом. Может, были какие-нибудь другие связи, — только Маркизов вставал перед глазами и тогда, когда Маша дошла до петровских времен, и дальше. «Ну, ничего, это все я знаю, только немного повторить, освежить в памяти», — утешала себя Маша. А непослушные мысли снова устремлялись к голубиным глазам и в ушах звучал его низковатый голос: «Послезавтра вечером…»
Ночь прошла беспокойно, тяжелые сны утомляли. То ей снилось, что она опаздывает на поезд, бежит, торопится, а он уже отошел и только красный огонек мелькнул на последнем вагоне. То снилось ей море и она — одна на высокой скале. Лодки нет, никого нет, а она вспомнила, что ее ждут, что надо прийти вовремя. Но лодки нет… Препятствия, препятствия, препятствия на пути — они загромоздили все сны, они держали ее в непрерывном напряжении. Проснувшись утром, она почувствовала, что голова кружится от усталости, а все века русской истории, все цари, полководцы и вожаки крестьянских восстаний смешались в один хоровод.
Экзамен проходил благополучно, молодой доцент спрашивал, строго придерживаясь программы, и ставил отметки справедливо. Только он очень затягивал экзамен, каждого держал подолгу. Он не знал, что Маша после экзамена непременно должна поехать к Маркизову. Доцент ничего этого не знал и заботился только об усвоении его предмета и о справедливости в оценках.
А часы шли. Студентов вызывали по списку — одного из начала списка по алфавиту, другого с конца. Лоза оказалась из последних. Уже шел восьмой час, а до Маши еще было три человека.
Машу стало знобить — плохо топят на факультете, не понимают, что за несколько часов промерзнуть можно. Другие, правда, не мерзли, напротив, многие сидели, раскрасневшись от волнения, поглядывая в свои конспекты. А Машу знобило. К тому же экзамен тянется бог знает сколько.
Когда она вошла и взглянула на доставшийся ей билет, — ей показалось, что достались самые простые вопросы. Но сосредоточить на них мысли оказалось невозможно. Она взглянула на часы — восемь двадцать пять… Никуда, никуда она не успеет!
— Вы можете отвечать? — спросил доцент.
— Да, конечно! — ответила Маша, посмотрела на билет и расплакалась. — Я не знаю, что со мной, — жалобно бормотала она, — я все это хорошо знала, а сейчас…
— Устали, но тут ничего нет страшного. Вы не волнуйтесь и не расстраивайтесь. Я помню ваши выступления на семинаре. Идите отдохните, а денька через три придете сдавать. Все будет благополучно.
После экзамена доцент зашел в деканат и долго беседовал с деканом по поводу того, что на время сессии создается очень нервозная обстановка, что студенты доходят подчас до настоящего нервного потрясения. Притом студенты серьезные, знающие предмет и хорошо работавшие в течение всего семестра.
Маша поехала к Маркизову.
Если бы кто-нибудь стал ее сейчас спрашивать, зачем она едет и надо ли ей вообще ехать туда, она, вероятно, согласилась бы, что незачем, не надо, нельзя. Но, согласившись, поехала бы все равно. Она же на полчаса, она только послушает, что он там сказать хочет, она очень скоро вернется. Она же не видела его полтора месяца, наконец!
Подойдя к двери его квартиры, она услышала его приглушенный голос, наверное, разговаривает по телефону. Она обождала минуту и позвонила.
— Пришла! — сказал Маркизов, приветственно встряхивая обе ее руки. — Раздевайтесь, я познакомлю вас с одним очень интересным человеком. Этот старик провел в Заполярье три года, он специалист по разведению пушного зверя, очень интересный старик. Завтра снова уезжает, заехал проститься.
Старик был, действительно, интересным человеком. Он рассказывал о песцах, об их повадках и привычках, о лисах, чернобурых и платиновых. Поглядывая иногда на Машу, гость несколько раз порывался уйти, но Маркизов просил его посидеть еще.
Исчезнув на миг в соседнюю комнату, Семен Григорьич пригласил гостя и Машу выпить рюмку вина. Холостяцкий небогатый стол, черствый хлеб в плетеной хлебнице говорили об отсутствии женской руки. Но старик ни о чем не спрашивал. Он выпил бокал вина и направился к выходу.
— Мне тоже пора, — сказала Маша, когда Маркизов вернулся в комнату.
— Никуда вы не пойдете. Я же ничего не знаю, — как прошли ваши экзамены, как вы живете?
Маша рассказала. О сегодняшнем конфузе она не хотела рассказывать, просто сообщила, что преподаватель не всех успел спросить, а оставшиеся сдают через три дня.
Она снова хотела встать, чтобы уйти, но он не отпустил ее снова.
— Никуда вы не пойдете. Позвоните сейчас же отцу и предупредите его. — И, видя ее
