домой показать родителям.
И вот вдруг — война окончена! Всё — больше не льется кровь, мины не вспарывают животы, люди не обмораживают ног и рук! Маша позвонила в Севин институт и узнала: батальон лыжников-добровольцев будут встречать завтра на Марсовом поле. Приходи и ты ровно в полдень!
Она не шла, бежала вниз с Кировского моста, бежала навстречу огромной массе ребят в овчинных полушубках, с яркими гвоздиками из крашеной стружки, воткнутыми в дула винтовок и автоматов. Они стояли как-то группами, по ротам, что ли, а вокруг то плясали, то замирали от счастья какие-то штатские люди, девушки, женщины, мужчины. Одного богатыря в белом полушубке окружили три женщины, и каждая старалась прикоснуться к нему, погладить его плечо, грудь, руки, удостовериться, что цел и невредим.
— Третья рота… Вы не знаете, где третья рота? — спрашивала Маша каждого встречного. Ребята в полушубках почему-то отворачивались в стороны к своим собеседникам, а потом отвечали как-то не очень любезно: «Не знаем».
Маша бегала вдоль Марсова поля, найти третью роту было очень трудно. Наконец какой-то комвзвода указал ей, куда пройти. Она прибавила шагу.
— Вон третья рота, — женщина в сером пуховом платке повела глазами на маленькую кучку людей, стоявших возле музея Ленина. — Иди, голубка, может и найдешь…
Все закружилось перед Машиными глазами. Как это — «может»? В кучке людей она едва разобрала три широкие спины в белых полушубках. Так мало! Где же остальные? И который тут Сева?
Трое стояли лицом к Маше, Севы среди них не было. Четвертый обнимал за плечо чужую плачущую женщину. Он был невысокого роста.
Севы нет! Где Сева? Не может быть! Она не смела допустить мысль об утрате. Но острая тоска коснулась ее сердца, и Маша едва сдержалась, чтобы не крикнуть от боли. Нет, этого не может быть, это свыше сил человеческих. Надо искать, надо спросить кого-нибудь.
— Лоза, где Лоза, Всеволод Лоза? — спросила она на ходу одного из ребят.
— Лоза? — парень задумался, не догадываясь, как он мучает этим Машу. Потом повернулся к мосту и указал глазами на спину удалявшегося бойца в полушубке. Боец вел с собой под руку плачущую женщину.
Разве это Сева? Маша побежала вдогонку. Он, он! Кинулась к брату, обняла за плечо, всхлипнула.
— Здравствуй, сестренка, — сказал Сева, не отпуская от себя плачущую старушку. — Видишь, не все вернулись из нашей роты. Горе у людей. Надо проводить, это мамаша моего товарища…
И они пошли втроем через мост, поддерживая под руки трясущуюся женщину с заплаканным лицом. Ветер выбивал из-под платка седоватую прядь, женщина горбилась, лицо ее кривилось как-то обидчиво, а губы повторяли бессмысленно: «Юрочка… Юрочка… Юрочка…»
Нельзя бесконечно плакать даже по своему близкому, а тем более, по человеку чужому. Эгоизм радости взял вверх, и Маша не противилась этому, — в доме все ликовали! Сева сидел среди своих близких в пропитанной потом гимнастерке. Он был загорелый, несмотря на то, что зима еще не миновала, постоянно щурился, — прежде у него не было этой привычки. Он ничего не рассказывал о себе, зато подробно о ребятах и о, судьбе своей третьей роты. В ней не было потерь вплоть до последних дней, когда роту послали на подкрепление на один тяжелый участок возле Выборга… Несколько ребят лежат в госпиталях, а многие никогда не вернутся.
«Неужели и теперь Галка Голикова будет по-прежнему такой нечуткой? — думала Маша, разглядывая вернувшегося брата. — Такие парни на дороге не валяются…»
Она ощутила нараставшее раздражение против Галки. И вдруг сообразила: это что-то вроде ревности! Надо поставить себя на место Галки и тогда посмотреть, как бы поступила сама Маша. А если она просто не любит Севу, как Маша Осю? За что тогда нападать на нее? Может, она просто очень честный человек, не хочет обнадеживать… Не у всех же одинаковая натура. Если Маша активна по природе, то другая, девушка может чувствовать всё совсем по-другому, может просто сама не знать, любит ли она кого-нибудь или еще нет… Чувство должно вызреть, определиться. Может, Галка дорожит своей свободой, ее еще не забрало так, чтобы она забыла обо всем на свете… Она учится, она хочет сначала на ноги встать, она, может, сама боится влюбиться в Севу, вот и держится на расстоянии… Притом она видит, что Севе живется неплохо, о нем заботятся в семье, его любят… К ее женской доброте никто еще пока не взывает.
Когда шумная орава Севиных друзей ворвалась в квартиру, когда начались рассказы, и хохот, и разговоры о лыжных соревнованиях и альпинистских походах, Маша поняла: Галка просто еще ребенок. В Севе она видит товарища, а больше ей ничего и не надо.
Сева думал иначе. Он был и доволен и недоволен тем, как встретила его Галка после такой разлуки. Доволен потому, что встреча произошла при ребятах, а Галка всегда вела себя так, что каждый видел: они — товарищи по учебе, просто хорошие товарищи, очень верные друзья — и всё. Пищи для сплетен не возникало. Недоволен был Сева потому, что вернувшись домой из-под огня, из мира смертельной опасности, он не был еще столь благоразумен и сдержан, чтобы скрыть совсем свои чувства, и от Галки он ждал большей непосредственности, большего тепла. Неужели нельзя было вот так разбежаться с порога и обнять его на мгновение, на секунду, разве он не заслужил? Он мерз в финских снегах, полз по льду озер, осторожно перерезал проволочки, прикрепленные к минам, — и все время вспоминал именно ее, эту девушку с таким независимым взглядом, со светлыми волосами, валиком уложенными вокруг милой головы.
Вся недлинная история их знакомства стояла перед его глазами. Простая история, похожая на многие другие. Это не была «любовь с первого взгляда», совсем нет! Галка и прежде бегала по коридорам института, сидела на некоторых лекциях в одном с ним зале, но тогда она не была заметна.
Все началось со студенческой альпиниады. Трудно забыть то свежее, яркое от солнца, громкое от шума быстробегущей реки утро у ледника Дых-Су, утро первого восхождения, первого выхода в горы, в снега, в опасность! Дежурный долго бегал по палаткам, тормошил ребят и упрашивал подыматься, — опьяненные горным воздухом, ребята только отмахивались от него, переворачиваясь на другой бок, чтобы тут же заснуть. Кончилось тем, что Виктор Крохалев, студент старшего курса, начальник альпиниады, в свитере, украшенном значком альпиниста второй ступени, выбежал из своей палатки и, набрав вдоволь воздуха, гаркнул:
— Альпиниада, подъем!
И сразу все палатки зашевелились, как живые. Одевались и умывались, что называется, бегом. Все с нетерпением ждали линейки: что будет в приказе? Кто пойдет на первовосхождение?
Дежурный зачитал приказ: в числе других были названы фамилии Лозы и Голиковой. Сева ликовал, он сильно волновался, опасаясь, что нынче его могут еще не включить. Галка тоже обрадовалась так, словно только сегодня узнала о своем назначении. На самом деле именно она, как секретарь альпиниады, еще вчера вечером писала этот приказ.
Пятеро альпинистов во главе с Виктором Крохалевым на прощание помахали ледорубами оставшимся в лагере и скрылись за поворотом морены. Галка была единственной девушкой в группе. Вела она себя, как настоящий парень, делала все, как и ребята, рубила в морене яму, чтобы набрать воды, разводила костер. В походе все были навьючены одинаково, и никто не посмел предложить Галке понести часть ее груза — она бы смертельно обиделась.
Когда проходили вдоль одной из каменных отвесных стен, случилось непредвиденное. Галка взглянула вверх и вдруг так рванула к себе веревку, что Сева, шедший впереди ее, резко попятился назад и чуть не грохнулся. В ту же секунду он увидел, как прямо перед его носом пролетел огромный серый камень. Камень сорвался откуда-то сверху, он катился с большой скоростью, он мог бы убить человека, попавшегося на пути.
Галка спасла Севу, это он понял не сразу. Она поступила бы так же, будь на месте Севы любой другой человек. Но в данном случае она спасла жизнь именно Севе, и он был не такой дуб, чтобы не заметить этого.
В лагере не хватало спальных мешков, и Сева дрожал под одним одеялом. Он стал нарочно
