Инной Гофф и, кажется, Винокуров. Был еще и Евтушенко — следующее вплотную поколение.
Выпили изрядно. И не помню, кому первому пришла эта идея, ибо она тут же стала общей, как прежде говорили, овладела массами:
— А давайте запишемся добровольцами — защищать кубинскую революцию!
Выпили еще, за успех нашего дела, и отправились дружно в соседнее почтовое отделение Г-69 по улице Воровского. Солоухин заполнял телеграфный бланк, остальные подсказывали. «Дорогой Никита Сергеевич»… Вариантов было много, он вставлял, зачеркивал. Инну, как женщину, не включили, оставили у очага.
Наконец подали бланк в окошко.
— А намарали-то! — сказала приемщица.
— Вы посмотрите — кому! — бросил в нее свое оканье Солоухин.
Она небрежно ответствовала:
— Да вижу, вижу…
Наутро с претензиями к Инне позвонила Роза Солоухина, жена Володи:
— Ну, они пьяные дураки, но ты-то как могла допустить, у нас же дети!
Инна ответила:
— Ты не понимаешь — у них порыв.
На другой день добровольцы собрались у нас: Инна пригласила по их просьбе. Евтушенко, как вы понимаете, несколько опоздал. У него было выступление.
Сидели долго, разговаривали уже как единомышленники. Смеялись. Солоухин сказал:
— А давайте еще одну телеграмму пошлем: «Никита Сергеич, мы пошутили».
Через несколько дней состоялось писательское собрание, на какую-то совсем другую тему. В этой толчее обычно общаешься с множеством людей. Но запомнились два разговора.
Тогдашний секретарь парткома Матвей Крючкин подошел в перерыве ко мне (мы подписывали телеграмму по алфавиту, и я оказался первым) и сообщил, что
И еще подбежала Юлька Друнина с жутким возмущением: как мы могли забыть о ней!
А на Кубу чуть позже поехал один Евтушенко. Как говорится, по своим каналам. Он встречался с Фиделем и написал об этом много — много стихов.
Железные ворота
Когда я поступил в Литературный институт, на первом же «Вечере встречи и знакомства» меня поразил плотный морячок, который, засучив рукава, читал энергичные стихи о морском бое и о том, как идут вверх по Дунаю катера — через Железные ворота, еще через какие-то ворота — и все с экспрессией, с напором. В общем, произвел впечатление.
Дня два спустя он отворил дверь в наше общежитие, где вместе со мной жили еще двое флотских ребят, моих дорогих друзей в скором времени.
Морячок — он был на третьем курсе, — держался крайне уверенно, по — хозяйски. Они начали обсуждать — кто служил на каком флоте, а тот стал рассказывать, уже не стихами, как он шел на катерах по Дунаю, через Железные ворота, вверх, вверх, еще через какие-то ворота…
Я спросил:
— Это что, Дунайская флотилия? Морячки в валенках с галошами? Я с ними встречался в Будапеште. Мы их еще там били…
Я стоял посредине комнаты. Он бросился ко мне и схватил меня за горло. Сперва я подумал, что он шутит, но он продолжал давить. Тогда пришлось вспомнить прием: «выдавливание глаза большим пальцем руки». Спасибо, помкомвзвод научил. Конечно, окривить я его не хотел, только так, обозначил. Он тут же отпустил меня, без охоты сделал вид, что снова хочет кинуться, но ребята опомнились и не дали.
К его чести, он перенес это как ни в чем не бывало. Часто хлопал меня по плечу и говорил:
— Здорово, Котя!..
И, как пишут в романах, прошло много — много лет. А точнее — шестнадцать. В начале мая я прилетел на две недели в Крым, погреться после воспаления легких, но неудачно: на второй день начались дожди и уже не кончались.
В ялтинском писательском доме я встретил его и еще нескольких приятелей. Все они ежились от сырости и жаловались на погоду.
Наступило Девятое, и мы, человека четыре, собрались у меня в комнате, благо я позаботился о кое — каких припасах, и под шорох заоконного дождя начали, как это всегда бывает со старыми вояками, вспоминать — где мы были
И он сказал:
— А мы шли на катерах вверх по Дунаю. Через Железные ворота, еще через какие-то ворота, вверх, вверх…
И я спросил:
— Это что, Дунайская флотилия? Морячки в валенках с галошами? Я с ними встречался в Будапеште. Мы их еще там били…
Он помолчал и вздохнул:
— Старик, до Будапешта я не дошел…
Ранжир
Один наш стихотворец, человек тогда еще относительно молодой, с горячностью крикнул при мне своему собеседнику:
— Да как вы смеете так со мной разговаривать! Я — пятый поэт России!..
На другой день я попросил его, остывшего, разъяснить, что сие означает. Он очень удивился моей неосведомленности и наивности.
— Первый, — сказал он, — Пастернак, второй — Твардовский, третий — Смеляков, четвертый — Заболоцкий, пятый — я…
— А Ахматова?
— Ахматова — шестая, — ответил он не задумываясь и, перекинув через плечо полотенце, прошествовал на пляж.
Все они были тогда еще живы, но не подозревали, как он расположил их на своем плацу.
ТВАРДОВСКИЙ
На совещании молодых
Я был участником Второго совещания молодых писателей, в 1951 году. Семинаром, куда я попал, руководили С. Гудзенко, А. Межиров и еще, на всякий случай, поэт постарше, поопытней — Н. Сидоренко. Дело в том, что те двое, по сути наши сверстники, сами еще ходили в молодых. (Впрочем, начиная со
