— Ага, — говорю, — очень хорошо! Добавь тогда к своей траве ремешки от седла, объедение будет.
— И будет, даже и без ремешков.
Посмотрел я на него: уж не спятил ли он с голода?
Плюнул и пошёл к ручью: хоть воды напьюсь, лоб помочу.
Одно остаётся: скорей коней вьючить — и вниз, на базу. Экая досада! И тумана нет, а спускаться придётся.
Поднимаюсь я к палатке и вижу: товарищ раздул огонь, поставил на костёр котёл с водой, а сам режет и чистит какие-то корни и стебли; у него их полный мешок.
— Это ты что затеял? — спрашиваю его осторожно.
— Борщ варю.
— Какой борщ?
— Медвежий.
— Ты не шути, — тихо говорю ему. — Я голодный!
— Тогда не кипятись, а мне помогай. Пока почистим, я тебе кое-что расскажу.
Я подсел помогать, а он мне рассказал вот что.
Утром в полукилометре от палатки наткнулся он на след старого медведя. След был такой свежий, что на мокрой траве висели ещё капельки грязи. Товарищ вложил в ружьё патроны с пулями и пошёл по примятой траве.
Медведь шёл по скату, переворачивая камни, раскапывал мышиные норы и гнёзда земляных ос.
Долго лазал товарищ по скату в тумане, распутывая медвежий след. Из сил выбился.
Сел на камень, сорвал лопушок мягкий, как байковый, вытер лопушком пот и бросил. И вдруг видит, что рядом с его лопушком ещё сорванные лопушки валяются и измочаленные стебли-огрызки. А на огрызках и слюна зелёная не высохла. Медведь лакомился!
Совсем близко медведь, а товарищу не до него, так есть захотел. Сломал он такой же стебель, что медведь жевал, попробовал — ничего, даже огурчиком пахнет.
«Шут с ним, — думает, — с медведем! Где его в тумане найдёшь? Переключусь-ка я на медвежий корм, вон медведь какой с него здоровый — след шапкой не закроешь!»
Так и сделал. Найдёт огрызок, присмотрится, с какого растения, сорвёт, попробует — ничего, кисленько! — и в мешок. В одном месте корни какие-то раскопал медведь, — товарищ и корней набрал. Медведь-то старый, всё в лесу знает — всякую траву съедобную, каждый корешок.
Товарищ целый мешок кореньями, щавелём да стеблями набил.
— Сейчас такой борщ закатим — медвежий! — закончил он. И засыпал зелень в кипяток.
«Как бы нам только того, медвежьей болезнью не заболеть», — подумал я.
Но всё обошлось благополучно. Борщ и действительно вышел недурной. Заправили мы его солью, листом лавровым, перчиком и ещё три тетеревиных яйца разбили.
Медведь разорил на склоне тетёркино гнездо, а три яйца вниз скатились, он их не заметил.
Наелись мы медвежьего борща и сразу силу почувствовали. Хоть и не медвежью силу, но достаточную для того, чтобы успеть до вечера подняться на вершину и сделать последние наблюдения.
Сторожа
На горном кочевье пропал бычок.
Весь вечер чабаны спорили, в каком лесном ущелье его искать. Одни стояли за Подгорную щель, другие за Низинную балку. А утром, когда чуть рассвело, они все вдруг согласно полезли вверх на высокие серые скалы.
Я подивился на чабанов и спросил, зачем они лезут вверх на скалы, если считают, что бычок внизу, в ущелье?
Старший чабан, дед Иван, ухмыльнулся в бороду и отвечал:
— А мы на сторожевую горку. У нас там сторожа посажены — за скотом следят.
Мне было интересно, и я полез с ними. Стоило посмотреть на сторожей, посаженных на такие высокие скалы.
Лезли мы долго. Скалы были ненадёжны. То и дело из-под рук и ног срывались камни, падали вниз, и не слышно было, чтобы они стукались о дно. Мне мешало всё: бинокль, патронташ, даже козырёк фуражки. Он задевал за стену и толкал в пропасть. Вниз лучше было и не смотреть: перехватывало дыхание, в кончики пальцев начинало покалывать будто иголкой, и сердце противно щемило.
На скалы лезли мы вдвоём с молодым чабаном. Лезли долго, наконец вылезли на скальный гребень и устроились на неширокой площадке. Видно отсюда было широко, как с самолёта.
Облака плыли ниже нас. Отары овец на альпийских лугах были похожи на белый песок, рассыпанный по зелёным склонам. Вверх тянулись синие дымки дальних кочевий. Горные галки — клушицы — кружили тоже ниже нас, и странно было смотреть на птиц не снизу вверх, а сверху вниз!
— Где же сторожа? — спросил я чабана.
— А вон дрыхнут, — указал он на недалёкую скальную вершинку и усмехнулся.
Я взялся за бинокль.
— Да это же не люди, это птицы! — воскликнул я, разглядев на вершинке огромных бурых птиц с белыми шеями. — Это сипы! Белоголовые сипы!
— А ты думал, — рассмеялся чабан.
Сипов было много. Одни из них лежали на земле в тени камней, как овцы. Другие дремали на солнце, тыкаясь в землю чугунными клювищами. Третьи распахнули огромные — в три метра — крылья и сушили их на ветерке.
Сипы любят купаться у горных водопадов. Купальщики сидели не шевелясь и были похожи на гигантских бабочек. В тени их распахнутых крыльев, как под шатром, дремали стервятники — вечные спутники сипов. Некоторым сипам это почему-то не нравилось, они гонялись за стервятниками и, подскочив, старались ударить стервятника лапой по голове. Прогнав стервятников, они мирно паслись, пощипывая травку.
Но вдруг все сипы насторожились, вытянули белые шеи, сложили бурые крылья.
— Заметили, — шепнул чабан.
— Нас заметили? — спросил я.
Чабан рассердился:
— Нас они ещё вчера заметили! Сейчас разведчика своего заметили. Вон над Низинной балкой кружит.
Я вгляделся. Глубоко внизу, над узким лесным ущельем заметил чёрную точку. Точка падала вниз. Вот она скрылась в ущелье.
И тотчас сипы один за другим побежали вразвалку к краю скалы, стали прыгать вниз — и потянули к ущелью.
Над ущельем они сбились в стаю, закружили и, раскачиваясь на огромных крыльях, один за другим стали падать в тёмный провал.
— Нашли, падальщики! — хмуро сказал чабан. — В Низинной балке наш бычок, убился он. Хоть бы шкуру успеть снять!
И, запрокинув голову вверх, сложив из ладоней у рта трубу, чабан заорал:
— Оу! Бычок в Низинной!
«…в Низи-и-и-инной!» — загудело эхо в скалах.
А под скалой дед Иван, тоже, как сип, белоголовый, запрокинув голову и распустив по ветру бороду, заревел в сторону кочевья.
— …в Низи-и-и-инной! — донеслось до нас.
