С кочевья передали на другое кочевье, с того — через ущелье — дальше.
— В Низи-и-и-инной! В Низи-и-и-инной! — только и слышали мы. И всё тише, всё дальше.
Так весть дошла до Низинной балки. Там оказался колхозный
Мы слезли со сторожевой горки и уже сидели на кочевье, когда опять, от кочевья к кочевью, прилетел ответ.
Дед Иван разгрёб около уха волосы, приставил к уху ладонь.
Кочёвка была далеко, за ущельем, и крик оттуда был похож на писк комара. Но дед Иван слышал всё и передавал нам.
— Рожки, — передавал он, вслушиваясь, — да ножки!
Дед Иван усмехнулся:
— Не проглядят наши сторожа скотинку. И шкуру снять не успеешь!
Первый медведь
— Когда я убил первого своего медведя, я был так потрясён, что рыдал навзрыд, как маленький. Сетон-Томпсон говорит, что это неизбежно случается с каждым, кто убивает своего первого большого зверя.
А мне повезло: после своего первого медведя я не плакал, а радовался.
К охоте на медведя я готовился тщательно. Патроны заряжал свинцовыми пулями-кругляками.
Знаете ли вы, что значит заряжать патроны?
Заложишь в гильзу кругляк и задумаешься: какой случай ждёт тебя? Ждёт ли удача или позорный промах? И что такое удача охотника? Мясо? Шкура? Охотничья слава?
Я твёрдо решил добыть медведя. Окорока медвежьи, говорят, очень хороши. Да кому не лестно повесить над кроватью большую медвежью шкуру с огромными, как железные крючья, когтями!
«Вот этим свинцовым кругляком — зверю в лоб, между глаз. Или нет: лучше, когда повернётся, — под левую лопатку, в сердце. И шкура моя!»
Так думал я, поднимаясь к вершинам гор, где весной, на альпийских лугах, бывают медведи.
Зверя я нашёл на третий день на горе Аутль. Крутые склоны горы поросли корявыми берёзками и густыми кустами рододендрона. В бинокль был виден излом скал и каждый куст на нём. В узких лощинах лежал ещё снег.
И вот вижу, как через одну лощину, по снегу, медленно идёт большой жёлтый медведь. Щупает снег лапой: не обвалится ли? Нагнулся, лакает у закраины снега талую воду. Вот выбрался на отрожек. Лапой переворачивает камни, что-то под ними ищет. Поднял голову, принюхивается. Выискивает носом какую-то нужную ему струю ветра.
В воздухе — борьба струй. То потянет с гор холодом и сыростью, то пахнёт снизу парным духом цветов и трав.
Я впервые вижу медведя на воле. Глаз от бинокля не оторвать! Как не похож этот уверенный и мощный зверь на зоосадовских попрошаек!
Сейчас в лесу ещё голодно — ранняя весна, но этому медведю незачем протягивать лапу за подачкой. Он всё знает, всё видит, всё чует. Ему ведомы все съедобные травы, питательные стебли и сладкие коренья. Из этих крох собрал он свою чудовищную силу. Настоящий лесной знахарь!
Повернулся медведь — и холёная шкура его колыхнулась и блеснула, переливаясь на солнце, как ртуть.
Вспомнил тут я, зачем сюда пришёл. И опустил бинокль. Нелегко будет провести такого зверя! Я-то в горах гость, а ему горы — дом родной.
Вдруг медведь задом сполз в промоину — и пропал.
Я быстро — где пригнувшись, где на четвереньках — добежал до промоины и залёг на её краю.
Промоина была похожа на очень широкий и глубокий жёлоб. Он начинался у самой вершины горы, под серыми скалами, и кончался глубоко внизу, соединяясь с рекой. Со дна жёлоба тут и там выступали углы скал. За одним из таких выступов и укрылся медведь.
Сполз в жёлоб и я. Жёлоб так укатан камнями, что нога скользит, с трудом находит опору. Я боюсь дышать. Я просто не верю своему счастью. Я провёл лесного знахаря! Сейчас грохнет выстрел — и большая жёлтая шкура моя.
Вдруг у вершины горы, там, где скалы нависли над промоиной, раздался протяжный глухой гул. Будто гора охнула: «О-о-о-ох!»
Медведь разом вскинулся на дыбы. Завертел башкой.
Сверху — прямо на нас — по жёлобу с грохотом нёсся поток камней! Камни прыгали, как живые, вспахивали землю, поднимая тучи пыли, сшибались, высекая огонь!
Камнепад! Вода вверху подмыла скалу, и скала рухнула, рассыпавшись на тысячу кусков.
Медведь рванулся навстречу камням. Глупый зверь!
Я бросился к краю промоины.
Бешено цепляясь руками и ногами за траву и камни, пытался выскочить из предательского жёлоба. Но пучки травы обрывались, а камни выскальзывали из-под ног.
Я сполз назад в жёлоб. Тело обмякло. Конец… Убьёт, как медведя. И я глянул вверх — туда, где был зверь.
Но медведь не убит! Он спрятался, втиснулся под угол торчащей из жёлоба скалы.
Я оглянулся и в два прыжка заскочил под такую же скалу. И в тот же миг сверху грохнул в мою скалу первый камень. Ударил и, как снаряд на рикошете, взвыл и понесся в воздухе. Грохотала и выла скала. Я оглох, я задыхался от пыли. Каменные брызги сквозь одежду секли тело.
Но всё реже и реже камни били в скалу. И вот уже с сухим шелестом ползёт один щебень.
Избитый, оглушённый, в пыли, вылез я из-под скалы. И только тогда ясно понял, что жив, что спасён. Спасён медведем!
Медведь тоже вылез из своего укрытия. Встряхнулся, как собака, подняв тучу пыли. И опять я увидел удивительный блеск его шерсти — будто колыхнулась и блеснула ртуть.
Хороша шкура!
Зверь был близко. Он стоял ко мне боком. Левая лопатка его была открыта для выстрела. Вот он повернулся и посмотрел на меня. Я ясно различил лунку между его дремучими лесными глазами. Сюда нужно целить, чтобы убить наповал.
Но выстрелить в медведя я не мог.
Так и не добыл я в этот раз ни мяса, ни шкуры, ни охотничьей славы.
Но зато и не плакал, а радовался. Добыл я себе то, что дороже всего на свете, — жизнь.
Вот это удача!
Два пёрышка
Шёл я ранним утром по склону горы. Вижу: летит очень крупная хищная птица, а какая — не понять. Цвет у птицы какой-то необыкновенный, изменчивый. То совсем черная станет, то вдруг вспыхнет, как золотая! А ухо моё привело меня в полное смятение: диковинный хищник непрерывно крякал голосом утки!
