— Она закрыла ее и больше не принимает гостей. А весной хочет выставить ее на продажу.
Еще один удар. Он прикрыл глаза.
— О, Господи!
— Она думает, что ей будет лучше переехать в другое место.
Ему потребовалось какое-то время, чтобы ответить.
— Если ты услышишь, что ей нужна помощь — любого рода, — сообщи мне, пожалуйста.
— Хорошо.
— Спасибо, Бруки.
— Не за что. А теперь, послушай, уходи быстрее, если не хочешь, чтобы тебя увидели.
— Я так и сделаю. Не говори ей, что я приходил.
Она махнула рукой на прощание, стараясь, чтобы жест не выражал сочувствия, и проследила, как он вышел из парадной двери. По пути к палате она не размышляла, должна ли выдать ей приход Эрика, или нет — чего хотела бы от нее сама Мэгги? Она ведь все еще любит Эрика и изо всех сил старается пережить его потерю. Бруки вошла в палату как раз в тот момент, когда сестра протягивала Мэгги ребенка.
— Привет, Мэг. Как титьки? — приветствовала она подругу.
Мэгги взглянула и засмеялась, принимая дочку и бутылку с соской.
— Сейчас не так уж и плохо. Но через день-другой, когда появится молоко, они надуются, как две канистры. Посмотри сама, какие они.
— Эй, долгожданный детеныш!
Бруки положила цветы на тумбочку и подошла к кровати на место вышедшей из палаты сестры.
— Привет Сюзанна-Банана. Как ты себя чувствуешь в новом мире? О Боже, Мэг, как она смотрит! Косит глазками и все такое!
От смеха Мэгги ребенок качался на ее груди.
— Ты принесла цветы?
— Это для младенца, а не тебе.
— Тогда разверни пакет, чтобы малышка могла их увидеть.
— Хорошо, сейчас. — Бруки разорвала бордовую бумагу. — Смотри, Сюзанн, это глоксиния. Сможешь повторить: глокси-ни-я? Ну, пытайся: гло-кси-ни-я. Что, черт возьми, за дела, Мэгги, ребенок не может сказать слово «глоксиния». Кого ты здесь воспитываешь, слабоумную дуру?
Это был характерный для Бруки способ выражения любви, хамоватый и с юмором. Она обняла Мэгги и добавила:
— Все идет хорошо, малыш. Твоя дочка прекрасна.
Несколькими минутами позже в палату вошел Рой, неся в руках плюшевого мишку размером со стул и букет маргариток и хризантем, который он отложил в сторону, как только увидел внучку. Пока все тотошкались с малышкой, пришли новые посетители: сначала Тэйни, а еще через четверть часа — Элис Бичем, давняя соседка семьи Пиерсонов. В царящей суете и общении с новыми посетителями у Бруки не было возможности сообщить Мэгги о визите Эрика.
В общем, счастливое состояние Мэгги после рождения Сюзанн затуманивалось приступами тяжелой меланхолии. Ее самолюбие было сильно задето тем, что Вера ни разу не зашла к ней в больницу. Хотя она пыталась заранее подготовить себя к этому, осознание, что надежда, будто мать переменит свое отношение к ней, всего лишь самообман, давалось ей с трудом. Вот и теперь, когда Рой в очередной раз зашел к ней в палату, Мэгги не удержалась и спросила:
— А мать не придет ко мне?
Рой, чувствуя себя виноватым, ответил:
— Нет, дорогая. Боюсь, что нет.
Мэгги видела, как он всеми силами пытается загладить холодное безразличие Веры своей отцовской заботой, но ничто не могло утешить ее, отвергнутую собственной матерю в момент, когда они могли бы по-настоящему сблизиться.
К тому же ее удручало отношение Кейти. Рой звонил внучке и оставил сообщение, что родился ребенок, но ответного звонка не последовало. Никакого письма. Никаких цветов. Вспоминая прощальную реакцию Кейти, Мэгги не могла сдержать слез, думая о том, что две сестры будут совершенно чужими друг другу и что первая дочь, по-видимому, потеряна навсегда.
И конечно, она много думала об Эрике. Оплакивала его потерю примерно так же, как оплакивала смерть Филлипа. Она сочувствовала и ему — его утрате, представляя себе, как сильно он страдает, услышав о рождении Сюзанн. Несомненно, он уже знает об этом. Она размышляла, как сложатся его отношения с женой после появления незаконнорожденной дочери. На второй день своего пребывания в больнице она вдруг услышала незнакомый голос.
— Кто-то вас очень любит! — В комнате появилась пара ног, а все остальное было скрыто громадной вазой с цветами, завернутыми в зеленую оберточную бумагу.
— Миссис Стерн? — спросила добровольная помощница госпиталя в розовато-лиловом халате.
— Да.
— Вам цветы.
— Мне? — Мэгги села на кровати.
— Розы, не как-нибудь.
— Но все, кого я знаю, мне уже прислали цветы.
И действительно, она была окружена цветами. Букеты поступали из самых неожиданных мест: от Бруки, Фиш и Лайзы, которым позвонила Бруки, от Олти Манн, от владельца магазина, в котором работал Рой, от самого Роя и даже от Марка Броуди, от коммерческой палаты.
— Подумать только, здесь, наверное, штук двадцать, — верещала помощница, устанавливая вазу на столик-каталку.
— А где карточка?
Со старческой суетливостью помощница исследовала зеленую обертку.
— Я не могу ее найти. Может, цветочник позабыл вложить. Порадуйтесь букету.
Когда она ушла, Мэгги сорвала обертку с цветов, а увидев, что внутри, расплакалась и прижала руку к губам.
Нет, цветочник не забыл про карточку. Ее не требовалось. Розы были розовыми. Конечно, он не пришел, но цветы рассказали ей, как трудно это ему далось, и каждый раз, бросая взгляд на цветы, она ощущала, как он страдает. Но появился еще один человек, которого она меньше всего ожидала увидеть. Это было поздно вечером, когда вернулся Рой — в его третье посещение — и принес ей пакет арахиса «М & М» и книжку под названием «Викторианские цветы» — подборку изящно иллюстрированных стихов на душистой бумаге. Мэгги принюхивалась к странице, вдыхая густой запах лаванды, когда вдруг почувствовала, что кто-то наблюдает за ней, и, подняв голову, увидела, что в дверях стоит Анна Сиверсон.
— О! — воскликнула она, ощутив внезапный приступ боли.
— Я не знаю, захочешь ли ты меня видеть, поэтому спрошу твоего разрешения, — сказала Анна.
Видимо, по столь важному случаю ее завитки были еще более странными, чем обычно, к тому же она надела стеганую нейлоновую куртку поверх полистероновых слаксов двойной вязки, которые были царственно голубого цвета, режущего глаз.
Рой перевел взгляд с дочери на Анну и решил, что Мэгги должна сама выпутываться из сложившейся ситуации. Когда голос вернулся к Мэгги, она сказала:
— Конечно, я рада вас видеть, Анна. Заходите.
— Здравствуй, Рой, — кивнула Анна, торжественно входя в комнату.
— Как дела, Анна?
— Ну-у, не могу сказать точно. Мои проклятые малыши считают меня круглой идиоткой, больной на голову, как будто я не могу сообразить, что происходит.
Здорово раздражает. Я пришла сюда не для того, чтобы смутить тебя, Мэгги. Но, мне кажется, у меня появилась новая внучка, причем внучка, которую я считаю особенным, даже личным счастьем для себя. Можно мне взглянуть на нее?
— О, Анна! — только и сумела сказать Мэгги, ощущая, как у нее закружилась голова.