В белых джинсах, голубой рубашке и белой шкиперской фуражке вдоль дока шел Эрик Сиверсон.
Она следила за ним, и каждое его движение поднимало уровень адреналина в ее крови. Как так получается, что просто появление определенного человека кардинально меняет весь день, год, жизнь! Она забыла о малярной кисти в руке. Забыла, что босиком и что на ней надеты застиранные рабочие брюки и растянутая старая майка. При его приближении Мэгги забыла обо всем.
Он остановился по другую сторону бочонка с краской и взглянул на нее сверху вниз.
— Привет, — сказал он, и, по странной случайности, небеса не обрушились на нее.
— Привет, — прошептала она, чувствуя отголоски собственного пульса во всем теле.
— Я кое-что принес тебе, — сказал Эрик и протянул ей белый конверт.
Ей потребовалось сделать большое усилие, чтобы поднять руку. Она молча взяла конверт, но, как зачарованная, продолжала смотреть на Эрика, стоящего на фоне неистово синего неба — цвета его глаз. Солнце играло на козырьке его фуражки, заливало плечи и освещало часть скулы.
— Пожалуйста, открой.
Мэгги пристроила малярную кисть на краю бочонка, обтерла трясущиеся руки о бедро и стала надрывать конверт, зная, что он стоит над ней и смотрит. Смотрит. Она вынула документы и развернула их перед собой — бланки на жесткой белой бумаге, которые норовили согнуться по складке.
Мэгги читала пляшущие от дрожи в руках документы. Обнаруженные факты. Заключение юриста. Распоряжение о судебном постановлении. Судебное заключение и решение. Мэгги прочитала подзаголовки и в нерешительности подняла на него глаза.
— Что это?
— Документы о моем разводе.
Неожиданность шока опередили хлынувшие из глаз слезы. Она опустила глаза и увидела, как расплываются печатные строчки, из-за двух тяжелых слезинок, упавших на бумагу. С перепугу она уткнулась в них лицом.
— О, Мэгги... — Эрик опустился на одно колено и положил руку на ее нагретую солнцем и обернутую в уродливый тюрбан голову. — Мэгги, не плачь. Все слезы остались в прошлом.
Она почувствовала, как его руки притягивают ее и поняла, что он стоит перед ней на коленях. Наконец-то он был здесь. Агония кончилась. Она обвила его шею руками и, плача, призналась:
— Я думала... Я думала, что ты никогда не вернешься.
Его широкая рука жестко прижала ее затылок.
— Я думала... я думала... я не знаю, что я думала. — Это звучало по-детски, жалким лепетом, но, что поделаешь, ситуация оказалась для нее полной неожиданностью, а разрядка столь сильной, что Мэгги не контролировала себя.
— Ты думала, что я больше не люблю тебя?
— Я думала, что... что я останусь одинокой на всю жизнь... что Сюзанн никогда не узнает тебя... и я... я не знаю, как смогла бы с этим справиться без тебя.
— О, Мэгги, — сказал он, закрыв глаза, — но я здесь, и я остаюсь с тобой навсегда.
Она плакала, уткнувшись носом в его плечо, и его руки поглаживали ее шею под намотанным тюрбаном. Наконец он прошептал:
— Я так по тебе скучал!
Она тоже скучала по нему, но не находила слова, точно отражающего всю гамму чувств, которые она испытывала по отношению к нему. Его возвращение было подобно чуду превращения горького в сладкое, подобно восстановлению недостающей части самой себя, возвращению ее на свое место.
Подняв мокрое от слез лицо, она заглянула Эрику в глаза и спросила:
— Значит, ты и вправду развелся с ней?
Эрик стер слезы с ее глаз большими пальцами рук и спокойно ответил:
— Я разведен.
Мэгги попыталась улыбнуться, но губы ее дрожали. В его замечательно голубых глазах больше не было боли. Он медленно наклонил голову. Это был очень нежный поцелуй, пахнущий маем и слезами и, возможно, чуть-чуть скипидаром и краской. Его рот опустился мягко и открыто на ее губы — чуть касаясь, пробуя на вкус — никто из них еще не верил, что счастье вновь повернулось к ним лицом. Эрик держал щеки Мэгги в своих широких ладонях. Их языки соприкоснулись, и голова Эрика прижималась все сильнее по мере того, как губы открывались все шире. Все еще стоя на коленях, он со всей силы прижал ее, как бы стремясь слиться с нею навсегда. Большое ватное облако плыло по небу над их головами, бриз заиграл ее волосами, когда он размотал тюрбан и плотно обхватил голову ладонями. Одного поцелуя было достаточно — стоять на коленях под майским солнцем и чувствовать соединенными языками, как затихает агония разлуки, и знать, что теперь их больше не разделяют ни божеские, ни человеческие законы.
Наконец он оторвался от Мэгги, и, удерживая ее в объятиях, наговорил много пылких слов. А потом они просто стояли в обнимку — неподвижные и опустошенные, как разгруженные суда в порту.
— Это была пытка — видеть тебя в Старджион-Бее, — делился он с ней своими переживаниями.
— А мне так хотелось, чтобы ты остановил меня, прижал к обочине и увел бы прочь.
— Да, мне тоже хотелось остановить пикап прямо посередине дороги, забраться в твою машину и уехать отсюда далеко-далеко, в Техас, в Калифорнию или в Африку, где никто не мог бы нас найти.
Она неуверенно хихикнула.
— Ты не можешь добраться до Африки на машине, глупый!
— Сейчас, мне кажется, я и это могу. — Он ладонью погладил Мэгги по спине. — Когда я с тобой, мне кажется, что все на свете возможно.
— Тысячи раз я останавливала себя, чтобы не набрать твой телефонный номер.
— А сколько ночей я проезжал мимо твоего дома, чтобы увидеть свет в окне на кухне и помечтать о том, как я вхожу туда и сажусь рядом с тобой. Без поцелуев или секса, просто... просто мне было достаточно побыть в комнате, где находишься ты. Поглядеть на тебя, поговорить с тобой, посмеяться, как мы смеялись когда-то...
— Однажды я написала тебе письмо.
— И послала?
— Нет.
— И что ты мне писала?
Глядя на легкое белое облачко над головой, Мэгги ответила:
— Спасибо тебе за розы.
Он присел на корточки и потянул ее за собой.
— Ты догадалась, от кого они?
— Конечно — они же были розовыми.
— Как мне хотелось принести их тебе самому. Мне так много надо было сказать тебе.
— Ты и сказал — розами.
Вспоминая те дни, он только покачал головой.
— Я хотел быть рядом, когда ты рожала, хотел навещать малышку, заявлять всем, что я ее отец и... плевать на весь остальной мир.
— Я засушила розы и подарю их Сюзанн, когда она подрастет в случае... да так, просто на память.
— А где она?
Эрик посмотрел в сторону дома.
— Внутри. Спит.
— Можно взглянуть на нее?
— Еще как можно. Я только этого и ждала.
Оба поднялись с колен и, держась за руки, двинулись к дому по залитому солнцем полдню, по мягкому ковру газона, под набрякшими почками тополей, между цветущими уже ирисами, вперед — к широкой веранде, а после нее — в глубь дома, вверх по лестнице, рука об руку, как когда-то.
На полпути Эрик прошептал:
