Зелье для государя. Английский шпионаж в России XVI столетия

Дело Ганса Шлитте Москва (июнь 1546 г. — июнь 1547 г.)

Ганс Шлитте отправился в Россию 21 июня 1546 г., имея при себе рекомендательные бумаги от прусского маркграфа Альбрехта^{129}. Купец прибыл в Москву в удачное для него время: летом 1546 г. к власти пришли родственники великого князя Ивана Васильевича по материнской линии — бабка Анна Глинская и дядья Михаил и Юрий Васильевичи Глинские. Семья Глинских имела старые связи с маркграфом Альбрехтом Прусским, в войске которого служил покойный деверь княгини Анны, Михаил Львович Глинский^{130}.

С рекомендациями маркграфа Ганс Шлитте мог расчитывать на теплый прием и покровительство со стороны родственников великого князя, однако ему пришлось запастись терпением. Осенью-зимой 1546 г. Шлитте стал свидетелем появления в столице перебежчиков из Казани, а затем татарских послов, просивших о помощи военными силами против Сафа-Гирея^{131}.

Шестнадцатого января 1547 г. в Москве состоялась пышная церемония венчания на царство Ивана IV, одними из главных инициаторов которой, по мнению исследователей, являлись Глинские^{132}. Накануне коронационных торжеств Михаил Глинский получил чин конюшего, а его брат — кравчего. Глинские воспользовались благоприятным моментом, и дело Шлитте было доложено государю. Однако вместо дальнейших наград фавориты неожиданно потеряли свои позиции. На свадьбе государя с Анастасией Романовой, состоявшейся 3 февраля, Глинские не упомянуты, особая честь сидеть «в материно место» была оказана тетке царя, княгине Ефросинье Старицкой^{133}. С этого момента предприятие Шлитте начинают преследовать неудачи.

Саксонец не оставил каких-либо записей о своем пребывании в России, где он провел ровно год. А между тем весной-летом 1547 г. в столице произошел ряд событий, которые оставили глубокий след в памяти москвичей: три «великих» пожара, падение большого благовестника с колокольни, убийство дяди царя, Юрия Глинского, погром его московского подворья, попытка убийства княгини Анны и князя Михаила Глинских.

Цепочку зловещих событий ограничивает весьма короткий отрезок времени в два с половиной месяца: с середины апреля по конец июня 1547 г. Все происшествия тяготели к центральной части Москвы — Соборная площадь, Китай-город, Занеглименье — районам, где традиционно селились иностранцы.

Венчание Ивана Грозного на царство 15 января 1547 г. Лицевой летописный свод

Около полудня 12 апреля загорелась москательная лавка в торговых рядах Китай-города. Огонь перекинулся на панский двор, а затем запылали другие строения внутри Китая ^{134}. Той же ночью произошел еще одни пожар, на этот раз в Чертолье^{135}. От двух пожаров пострадали не только москвичи, но и иноземцы, проживавшие на панском дворе в Китае и в Бронной слободе в Чертолье^{136} . Среди прочих сгорела церковь в честь иконы Оковецкой (Ржевской) Борогородицы, поставленная в Чертолье в 1540 г.

Московские старожилы, должно быть, припомнили, что предыдущий пожар такой же разрушительной силы случился весной 1508 г., через несколько месяцев после того, как на службу к великому князю Василию III выехал из Литвы служить Михаил Львович Глинский с братьями. Среди ближних людей М. Л. Глинского находился немец по имени Шлейниц. По странному стечению обстоятельств, огонь занялся с малым интервалом в тех же двух точках города, разделенных рекой Неглинной и ручьем Черторыем: «Мая 21 день, в неделю, за час до вечера загореся на Болшом посаде, от Панского двора посад и торг выгорел до Неглимны по пушечные избы… И того же месяца 22, в понедельник, Черторья выгоре, и Благовещение на Козье Бороде»^{137}. Тридцать пять лет спустя история повторилась. Однако на этот раз дело не ограничилось одним пожаром, москвичи стали свидетелями целого ряда зловещих событий.

Через неделю, 20 апреля 1547 г., загорелась цекровь Симеона на Болвановке за Яузой^{138}. Выгорели слободы гончаров и кожевников, где также издавна селились иностранцы. Не будет большой натяжкой предположить, что среди погорельцев оказался Ганс Шлитте. С просьбой о приюте он мог обратиться только к Глинским.

Правительство произвело следствие, были пойманы многие зажигальщики. Преступников пытали и «казнили смертною казнью, главы им секли и на колье их сажали и в огонь их в те же пожары метали». После второго пожара по Москве поползли слухи о появлении во многих местах загадочных «сердечников»: «А после того (второго пожара. — Л.Т.) того же лета явились на Москве по улицам и по иным городом, и по селом, и по деревням многие сердечники, выимали из людей сердца».

Не успела Москва оправиться после двух пожаров, как случилось еще одно пугающее событие: 3 июня на Соборной площади Кремля на «древяной колоколнице» начали звонить к вечерней, и «отломишася уши у колокола благовесника, и паде з древеные колокольни, и не разбися»^{139}. Упал тысячепудовый очепный колокол, который отлил в декабре 1533 г. немецкий мастер Николай Оберакер.

Царь Иоанн Грозный и иерей Сильвестр во время большого московского пожара 24 июня 1547 года. Художник П. Ф. Плешанов

Получив известие о падении колокола, государь ненадолго приехал из села Острова и приказал приделать колоколу новые железные уши. Видимо, в это время митрополит Макарий беседовал с царем о Василии Блаженном. Юродивый, прославившийся предсказанием несчастий, жил совсем рядом со слободами гончаров и кожевников, сгоревших в конце апреля, — на Кулишах, в доме вдовы Стефаниды Юрловой. Одно из мест его обретания находилось в башне кремлевских Варварских ворот, рядом с панским двором и «в нескольких десятках шагов от Всесвятской на Кулижках церкви»^{140}.

Не прошло и месяца после падения колокола, как Василий Блаженный предсказал третий, самый разрушительный московский пожар. «Да канун того пожару пророчествова Василей блаженный: приде в манастырь той и нача вельми плакати у церкви тоя (Воздвижения Креста Господня. — Л.Т.). И наутрее загореся та церковь и погибе вся Москва»^{141}. Деревянный храм Воздвижения на Неглинной был поставлен в честь принесения в Москву иконы Оковецкой (Ржевской) Богородицы в том же 1540 г., что и церковь в Чертолье. Пророчество юродивого сбылось на следующий день. Во вторник, 21 июня, «от свечи» «загореся храм Воздвижение чеснаго креста за Неглинною на Арбацкой улице на Острове… И все дворы во граде погореша, и на граде кровля градцкая, и зелье пушечное, где бе на граде, и те места розорвашеся градные стены… А на третьем часу нощи преста огненое пламя»^{142}. В числе первых сгорело подворье Глинских, находившееся на Арбате, на Никитской улице. Причиненный городу урон был столь велик, что царь вновь приехал в Москву из села Острова и обещал погорельцам льготы^{143} .

В четверг 23 июня государь вместе с боярами посетил в Новинском монастыре митрополита Макария, сильно пострадавшего во время пожара. На «думе» у митрополита была высказана версия, что пожары возникли после того, как некие люди кропили водой, в которой вымачивали вынутые сердца: «Вражиим наветом начаша глаголати, яко вълхвъванием сердца человеческия вымаша и в воде мочиша и тою водою кропиша и оттого вся Москва погоре; начаше же словеса сия глаголати духовник царя и великого князя протопоп Благовещенской Федор да боярин князь Федор Скопин Шуйской да Иван Петров Федоров»^{144}.

В исторической литературе принято считать, что «вынимание сердец» представляло собой возрождение на Руси «языческих нравов и обычаев» ^{145}. Однако обвинение «сердечников» в «волховании» опиралось на библейский текст. Пророчество о великих бедах, которым предшествуют «кропление водой» и «вынимание сердец», восходит к