Зелье для государя. Английский шпионаж в России XVI столетия

позднее, то был «Божий Промысел». Через несколько часов после его отъезда город был подожжен, городские ворота заперты, и никому не позволялось выйти из пылающей столицы ^{557}. Москва горела страшно. «В лето 7079-го (1571) попущением божиим за грехи християнския ‹…› прииде царь крымской к Москве и Москву выжег всю, в три часы вся згорела, и людей без числа згорело всяких»^{558}.

Англичанин не видел горящей столицы, но он записал впечатления своего соотечественника, который догнал Джона Стоу и его спутников в Ярославле. Стоу называет очевидца по первой букве его имени: «Джей» («J.»), возможно — Джером Горсей (Jerome Horsey). Торопливым почерком, с многочисленными повторами и помарками Стоу записал эмоциональный рассказ свидетеля происшествия: «…“Джей” говорит, что все деревянные постройки там были превращены в пепел… Все это внезапно произошло после моего отъезда оттуда… Крымский вассал Турок захватил левую часть этой области и через 8 часов после моего отбытия из Москвы, в чем я вижу божий промысел, ворота города были заперты, никому не позволялось выйти, и как пламя свечи в 7 миль от [окружности] Москвы, один из дворцов царя, так что его можно было видеть со всех концов Москвы, которая составляет 20 миль в окружности целиком, также вскоре после этого, погиб в пожаре, и ни одной щепки не осталось… Зловещий пожар так сильно ранил сердца людей в то время, как мы следовали по Переславской, Ростовской и Ярославской дорогам…» Стоу свернул записку конвертом и запечатал сургучом, но оставил ее без подписи. Он адресовал письмо «своему дорогому другу, мастеру Р. Эллиасу», адрес которого он запамятовал и переправил Северную аллею на Южную^{559} . Конверт отправился в Англию через континент, скорее всего, с тем самым таинственным «Джей», а Джон Стоу продолжил неторопливое путешествие к устью Северной Двины.

Рассказ Стоу о московском пожаре был передан в сжатом виде агентом Московской компании Ричардом Ускомбе, который прибыл на Розовый остров в августе 1571 г. Ускомбе ссылался на слова «Мастера Проктора»^{560}.

Джон Стоу вернулся в Лондон с крупной суммой денег в кармане. Он купил дом в зажиточном округе Св. Эндрю и обеспечил приданым трех дочерей. Помимо этого, он получил доступ к городским архивам и создал свой главный труд — «Статистическое описание Лондона». Все подозрения в причастности к заговору Ридольфи были с него сняты. Пребывание Стоу в Москве держалось в секрете. Современники считали, что он не покидал пределов Англии, а если и путешествовал в поисках старинных рукописей, то «никогда не пользовался транспортными средствами, передвигаясь исключительно пешком»^{561}.

Письмо Стоу о московском пожаре, пройдя через многие руки и потеряв сургучную печать, нашло адресата через год, но тот к тому времени уже был мертв. На внутренней стороне конверта сделана приписка: «Этот щедрый актер [из труппы] графа Эдуарда Дерби скончался к 29 ноября 1572». Вполне понятно, почему Стоу отправил письмо анонимно: граф Эдуард Дерби находился под подозрением в связи с делом Ридольфи. Участники заговора рассчитывали на его финансовую поддержку. Только скоропостижная смерть, наступившая 24 октября 1572 г., избавила графа от следствия, тюрьмы и позорной казни^{562}. Возможно, Стоу получил прощение и возможность вернуться на родину, сообщив таинственному «Джей» компрометирующие сведения о графе Эдуарде Дерби.

Если Джон Стоу благодарил Бога за то, что вырвался из рук кровавого тирана и благополучно вернулся в Англию, то Элезиус Бомелиус готов был отдать все, лишь бы остаться в России. Приговор Медицинской коллегии лишил его права заниматься врачебной практикой на территории Англии под угрозой непосильного штрафа и тюремного заключения. Дело о соучастии в покушении на королеву не получило официального завершения, в случае возвращения ему грозила смертная казнь. У Бомелиуса не было другого выхода, как просить у царя милости остаться. Очевидно, в начале лета 1571 г. нижайшая просьба доктора была удовлетворена, государь назначил ему испытательный срок.

В первую очередь оказались востребованы знания Бомелиуса в области ядов. «Когда он (царь. — Л.Т.) снова вернулся в свой застенок — слободу и татарин (Девлет-Гирей. — Л.Т.) повернул обратно (т. е. после 24 мая 1571 г. — Л.Т.), начал он убивать людей новым способом при посредстве одного беглого, шельмовского доктора, по имени Елисея Фамелиуса [Бомелий]. ‹…› И он дал письменное приказание, как долго и сколько часов яд должен был иметь свое действие, для одних ¹/₂ часа, для других 1, 2, 3, 4 часа днем и ночью и так дальше, как вздумается его тиранскому сердцу»^{563}.

По сообщению Таубе и Крузе, 26 июня 1571 г. Бомелиус принимал участие в осмотре двенадцати девушек, отобранных из двух тысяч претенденток в царские невесты. Девушки должны были раздеться донага и снять ювелирные украшения. Медицинский осмотр проводился очень тщательно, вплоть до визуального анализа мочи. Такой метод выявления токсических веществ по изменению цвета урины, предложенный Парацельсом, был хорошо известен европейским врачам в XVI в. Очевидно, Бомелиус искал источник отравления членов царской семьи. Компетентность доктора настолько удовлетворила Ивана IV, что ему было позволено остаться в России. В августе 1571 г. государь «свой гнев отложил» от английских купцов^{564}.

Уже к концу октября Бомелиусу удалось достичь определенных успехов. Из двенадцати девушек были отобраны две для дальнейших экспериментов — боярские дочери Марфа Собакина и Евдокия Сабурова. Таубе и Крузе сообщают, что двойная свадьба царя и царевича Ивана Ивановича состоялась в «день св. Михаила», т. е. 8 ноября. На самом деле торжества были разнесены на две даты с интервалом в неделю: царь обвенчался с Марфой Собакиной 28 октября, а царевич с Евдокией Сабуровой — 4 ноября. Указывая день памяти Архангела Михаила, Таубе и Крузе, вероятно, подразумевали чудо, которое было совершено в этот день возле храма святого: излечение немой девушки с помощью воды из источника. Отсылка к чуду Архангела Михаила может быть интерпретирована как намек на то, что через несколько дней после венчания девушки «заговорили», открыв тайну отравления.

Марфа Собакина заболела накануне свадьбы, во время обряда наречения царского имени и обручения. Несмотря на плохое самочувствие невесты, венчание состоялось. В день свадьбы крепкая стража стояла у всех дворцовых ворот, у мыльни и у лестницы «мимо царевичевых хором», чтобы «не пущати»^{565}. Две недели спустя, 13 ноября, царица Марфа умерла.

По свидетельству имперского посла Даниила Принтца, побывавшего в России в 1572 г., царица Марфа умерла, «выпивши какое-то питье, пересланное ей матерью чрез придворного; этим питьем она, может быть, хотела приобресть себе плодородие; за это и мать и придворного он [царь] казнил»^{566}. Поскольку при дворе Ивана IV соблюдались строжайшие меры безопасности из опасения за жизнь царя и царевича, то царица могла принять снадобье только с ведома супруга и доктора Бомелиуса. Питье, убившее ее, скорее всего, было изготовлено англичанином и представляло собой антидот. Доктор искал не только источник отравления, но и способ лечения. Возможно, Бомелиусу удалось определить состав яда и вывести его из организма царицы Марфы, но доза оказалась слишком большой, и девушка умерла.

Марфа Собакина. Антропологическая реконструкция

Летописи не сообщают каких-либо сведений о состоянии здоровья Евдокии Сабуровой во время медового месяца. Вполне вероятно, в день св. Михаила она также выпила лекарство, изготовленное Бомелиусом. Меньше чем через год после свадьбы, весной 1572 г., ее постригли в Покровский Суздальский монастырь по причине бесплодия. Эксперимент хоть и закончился для нее вполне благополучно, но вызвал полную дисфункцию детородных органов. Как видно, действие лекарства, составленного английским доктором, и в том и в другом случае было направлено на выведение ядов из мочеполовой системы пациенток.

Эксперимент с третьей женой государя позволил Бомелиусу установить, что царицы Анастасия Романова, Мария Темрюковна и Марфа Собакина скончались от яда. Двадцать девятого апреля 1572 г. представители высшего духовенства поставили свои подписи под Соборным определением, налагавшим епитимью на Ивана IV в связи с вступлением в четвертый брак. Внушительный по составу синклит официально признал, что «вражьим наветом и злых людей чародейством и отравами Царицу