стиснутых, хотя и обнажённых в улыбке зубов голос его звучал пронзительно, но это нисколько не портило образ Ubermensch [22], коим он и являлся. Беверидж предупредил меня о грубоватых манерах президента, но добавил, что Рузвельту нравится старательно увековечивать свой портрет.

— Рузвельт неплохой малый, не робейте его, — наставлял меня Беверидж в поезде по дороге в Ойстер-Бэй. — Он говорил мне, что с нетерпением ждёт встречи с вами, хотя и занят. Знаете, в прошлом месяце он объявил, что снова хочет стать президентом, и теперь добивается выдвижения от республиканцев. Будет непросто, но если кому-то это и по зубам, то только ему.

Но чем усерднее Беверидж старался из добрых побуждений представить Рузвельта обычным человеком, тем больше мне было не по себе; и столкнувшись наконец с этим человеком, я осознал, что попытка «не робеть» потребует от меня большого мужества.

За несколько часов до этого Роллинз доставил нас с Бевериджем к причалу в конце Тридцать четвёртой улицы. Мы переправились на пароме через Ист-Ривер и пересели на поезд, отправлявшийся с железнодорожной станции на Лонг-Айленде в Ойстер-Бэй. Отсюда до дома Рузвельта было всего три мили, и мы наняли фургон, доставивший нас на вершину холма. Был промозглый мартовский день, холодный ветер с залива продувал нас насквозь. Сначала дорога шла берегом, мы проезжали мимо величественных зданий, многие из которых были украшены белыми колоннами, обычно ассоциирующимися с плантациями Юга, и я должен был напомнить себе, что мы находимся в другой части страны, а Беверидж тем временем указал на дом, где, по преданию, останавливался сам Джордж Вашингтон.

За старинным кладбищем начинался медленный, тряский подъём в гору, дорога петляла туда-сюда, словно тропа, проложенная между скал. Внизу простирались темнеющие выгоны и голые деревья, за ними — солончаковые болота, залив Ойстер-Бэй и пролив Лонг-Айленд. Я сидел, вцепившись в свой котелок, а Беверидж смеялся.

— Это ещё что! Теперь дорога стала ровнее, — заметил он. — Твёрдое покрытие появилось только в прошлом году. Когда Рузвельт был моложе, знаете ли, он обычно преодолевал подъём на велосипеде.

История про велосипед была лишь одним из эпизодов героической саги, но она ещё сильнее укрепила меня в мысли, что нам необходимо навестить живую легенду. Я и вообразить не смел, чтобы такая личность может быть хотя бы косвенно связана с убийством. С другой стороны, Холмс держал на подозрении каждого, пока не находил истинного преступника; но, думаю, даже у него не хватило бы смелости подозревать бывшего президента США в заговоре против Филлипса.

Достигнув вершины холма, фургон повернул влево на прямую дорогу, в конце которой, примерно в сотне ярдов от нас, высился викторианский особняк из дерева и кирпича.

— Сагамор-Хилл, — объявил Беверидж, кивком указав на дом. — Рузвельт выстроил его около двадцати пяти лет назад. Это был его летний Белый дом. Он и сейчас неплохо смотрится.

Да, дом смотрелся неплохо. Треугольные фронтоны, высокие печные трубы над крышей, крытой жёлтой кровельной дранкой, розовая обшивка стен — всё это покоилось на надёжном кирпичном основании. Но Сагамор-Хилл был не просто загородным особняком Рузвельта. Летняя резиденция включала в себя ещё и восемь акров лесов, полей и садов, окружающих здание и выходящих к заливу. Об этом наверняка уже говорилось, но человек, прежде не видевший поместья, именно так должен был представлять себе усадьбу «лихого всадника» [23]. Но вид этой представительной усадьбы также говорил о том, что её владелец уже не тот ковбой, каким мы его воображали у себя в Англии.

Когда фургон проехал под крытыми воротами, мы вышли. Горничная встретила нас у двери и проводила через обшитый дубовыми панелями вестибюль в Северную комнату, где нас, подбоченясь, ожидал Рузвельт, одетый в тёмно-синий шерстяной костюм и жилет, обтягивавший его полное брюшко. Вопреки совету Бевериджа, моё сердце забилось сильнее. Не каждый день приходится беседовать с бывшим президентом США, особенно тем, чья мужественность в любых обстоятельствах вызывала зависть у мужчин и восторг у женщин. К моему изумлению, Рузвельт сразу принялся уверять меня, что обожает истории о Шерлоке Холмсе, и я тут же почувствовал себя намного уютнее.

— Первоклассные рассказы, доктор Уотсон. Браво! — сказал он, ударив раскрытой ладонью по кулаку другой руки. — Я ни одного не пропустил. Жаль, что Холмс не приехал с вами. Хотел бы я обсудить с ним кое-какие давние дела. Я ведь был комиссаром нью-йоркской полиции [24]. Вы с Холмсом делали ту же работу, что и я, — в качестве любителей, так сказать.

Я никогда не мог уяснить, почему полицейские чиновники обязательно изрекают что-либо подобное, как только речь заходит об их конкурентах, и, слыша от Рузвельта те же измышления, которые мы обычно выслушивали от инспектора Лестрейда (до того, как он ушёл из Скотленд-Ярда после сорока лет усердной службы), легко мог забыть, кто со мной беседует.

— Я говорил доктору Уотсону, — стал ходатайствовать за меня Беверидж, — что вы могли бы раскрыть ему некоторые подробности касательно Филлипса и Сената.

— Конечно, Бев, конечно. Хотя никак в толк не возьму, с чего вам вздумалось мутить воду. Полиция закрыла дело. Понятно, некоторых хлебом не корми — дай попенять полицейским на ошибки, но те нью- йоркские ребята мне знакомы, и уверяю вас: они ничего не упустили.

Я улыбнулся, надеясь, что он вернётся к делу Филлипса.

— Я уж не говорю о том, — заметил Рузвельт, — что поначалу невзлюбил этого человека. Вид у него был как у бабы, а наряды — смех, да и только. Слыхал, однажды, готовя репортаж о шахтёрской стачке, он вырядился в белый костюм…

— Но был единственным из журналистов, с кем горняки согласились разговаривать, — возразил ему Беверидж.

— …Но когда он принялся за Сенат, — продолжал Рузвельт, словно Бевериджа здесь и не было, — то хватил через край. — Президент выразительно потряс кулаком и повторил: — Через край! Да, было время, когда я сам мечтал от него избавиться.

— Избавиться раз и навсегда? — Это было всё, что я дерзнул сказать в ответ на такое признание.

Впрочем, Рузвельт оставил мой намёк без внимания.

— В одной своей речи я назвал его «человеком с навозными граблями», — сказал он. — В то время он как раз стал публиковать эти проклятые статьи. Я хотел назвать его по имени, но мне отсоветовали. Чертовски глупо обойти его молчанием, подумал я тогда. И теперь так думаю. Вот я вам всё и выложил.

Мне было не совсем ясно, что такого он «выложил». Одно я понял наверняка: если мистер Рузвельт начал говорить, остановить его трудновато.

— В конце концов я смягчился. Подумал, что Филлипс просто делает свою работу — даже если работает на этого сукина сына Херста. Я Филлипсу так и сказал. И пригласил его в Белый дом. Три раза приглашал, прежде чем он согласился. Знаете, думаю, ему не слишком нравилось якшаться с нами, важными персонами. Но он пришёл. Пришёл. Полагаю, он поменял своё мнение потому, что я поменял своё.

Рузвельт на миг умолк. Казалось, он собирается с мыслями.

— Я уважаю это в людях, — резюмировал он. — Больше того, скажу вам кое-что ещё: идея позволить народу самому выбирать сенаторов чертовски хороша! Сначала я так не думал, но, ей-богу, теперь я почти готов публично её поддержать.

— Думаете, Тафт [25] согласится, господин президент? — спросил Беверидж.

— Мог бы, чтобы меня уничтожить. Только, чтобы меня свалить, требуется средство посильнее.

Рузвельт сдвинулся на краешек кресла и подался вперёд. Я чувствовал его дыхание, когда он вкрадчиво произнёс, обращаясь к нам обоим:

— Знаете, джентльмены, только между нами… Бев, твоя башка будет красоваться среди голов всех этих глупых животных, если кому-нибудь проболтаешься… Я готов возглавить новую партию, если придёт нужда окоротить того надутого [26]

— И я буду на вашей стороне, господин президент, — отозвался Беверидж. — Если Республиканская

Вы читаете Седьмой выстрел
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату