— Господин Франс очень страшный?
Франсина, однако, перетолковала вопрос по-своему.
— Страшный? Вот уж не сказала бы. Покойная госпожа вертела им как хотела. Правда, на воскресную проповедь редко могла мужа вытащить, а в остальном отказа не знала. И голос он редко повышает, а если когда и крикнет, то никто не испугается. Любит крепко выпить, ну да этот грех за всяким мужчиной водится.
— А он не бил жену, когда пьяный приходил? — спросила Лисбет.
Франсина, вытиравшая деревянный стол, бросила на собеседницу снисходительный взгляд:
— Да бог с тобой! Много у хозяина странностей, но уж такого за ним никогда не водилось! Говорю тебе, он и голос почти никогда не повышает. Если придет навеселе — сразу поднимается к себе в мастерскую. Ляжет на матрас, проспится, и все дела.
— Добрый, значит? — уточнила Лисбет.
Франсина застыла с мокрой тряпкой в руках.
— Добрый? Не то что бы добрый… — Она наморщилась, ища нужное слово. — По-моему, ему… все равно. — Франсина с облегчением кивнула и повторила: — Да, точно, ему все равно. Хозяину ни до кого нет дела, даже до детей. То есть я не так сказала, — спохватилась Франсина. — Детей он, конечно, любит и к госпоже хорошо относился. Только самое главное для него — его картинки. Госпожа говорила, что он готов за них душу продать, если найдется хороший покупатель. — С этими словами Франсина многозначительно ткнула большим пальцем куда-то вниз.
Лисбет широко раскрыла и без того большие глаза и быстро перекрестилась.
Ну и страшный, должно быть, человек по имени Франс Хальс! Лисбет приходит в дом почти два месяца и ни разу за это время не видела хозяина. Обычно он запирается в своей мастерской и носа наружу не кажет. Только иногда проводит заказчика до лестницы, крикнет Франсине, чтобы дверь отперла… Лисбет каждый раз вздрагивала, когда слышала его низкий, чуть хрипловатый голос. Почему-то в этот момент у нее по рукам ползли ледяные мурашки и возникало желание спрятаться подальше. И как Франсина не боится ему служить? Выгодно, конечно, но уж больно страшно!
— Одного не могу понять, — задумчиво протянула Франсина, — почему женщины от него без ума? Не поверишь, Лисбет, молочница к нам начала бегать два раз в день, утром и вечером. Да как наряжается, мерзавка! И все вертится на кухне, все выспрашивает: «Как поживает господин Франс, да что он кушает, да хорошо ли вы о нем заботитесь…» — Франсина гневно сплюнула и тут же вытерла плевок половой тряпкой. — Бесстыдница! Я терпела, терпела, а потом и сказала ей при соседях, чтобы в другом месте хвостом вертела. Не для нее мужчина, пускай слюнки не пускает. После такой жены, как моя покойная госпожа, хозяин на других женщин и смотреть не желает. Разве какая-нибудь состоятельная бездетная вдовушка захочет с ним судьбу соединить… — Франсина неодобрительно поджала губы. — А по мне — нам и так хорошо. Дети сыты, обуты, одеты, дом в порядке, хозяйство налажено, как часы. Нет, не нужна нам тут новая хозяйка, сами проживем. Так-то, милая… — Она прополоскала тряпки в тазу с водой, развесила их сушиться и приказала Лисбет: — Идем, уложим детей. Они должны поспать после обеда.
Лисбет послушно поднялась со стула и отправилась следом за подругой. Маленький Рейнир уже нетерпеливо подпрыгивал у двери, просился на руки. Лисбет подняла мальчика, прижала его к груди, ласково побаюкала. Бедный крошка! Мать умерла, отцу до него дела нет! Как не пожалеть маленького ангелочка? И она уложила Рейнира в кроватку с особенной нежностью, села рядом и спела ему колыбельную песню.
Дирк вошел в трактир и сел за самый дальний стол. Несмотря на то что посетителей было много, Ян Стен сразу увидел своего друга. Сел напротив, широко улыбнулся, но тут же погасил улыбку.
— Что случилось, Дирк?
Дирк махнул рукой.
— Ровным счетом ничего. Просто Франс решил уехать, и я немного растерялся…
— На остров Тексель? — спросил Ян.
Дирк поднял на него удивленный взгляд. Неужели Франс раскрыл их семейную тайну?
Ян утвердительно кивнул.
— Да, я знаю эту историю. Франс поделился со мной своими мыслями.
— И что ты об этом думаешь? — поинтересовался Дирк.
Ян пожал плечами.
— Кто я такой, чтобы давать советы или, не дай бог, судить другого человека? Тем более гения, как Франс? Я не знаю, что сказать, Дирк. Может, Франс поступает правильно, а может, и нет. Много воды утекло за шестнадцать лет. Кто знает, захочет ли эта женщина бередить старые раны? С другой стороны, Франс поступает честно. Трудно признавать свои ошибки, а он готов это сделать. Нелегко, знаешь ли, с его самолюбием… — Ян смутился и развел руками: — В общем, я не знаю, что сказать. Это его жизнь, ему и решать, что с ней делать.
«Легко сказать — его жизнь! — мрачно подумал Дирк. — Это еще моя жизнь и жизнь его детей! Интересно, что теперь с нами будет? Захочет ли новая хозяйка, чтобы в доме жил брат ее мужа? Если нет, мне придется уйти. Куда?.. Как я буду жить один? Господи, помоги нам! Сделай так, чтобы все были довольны!»
Желание было несбыточным, и Дирк это отлично понимал. Так уж устроена жизнь, что кому-то всегда приходится потесниться. Похоже, Дирк родился неудачником, и потесниться придется ему.
Ян дотронулся до его плеча.
— Не горюй, дружище! Как бы ни сложилась жизнь, Франс никогда тебя не оставит.
— Ты так считаешь? — с надеждой спросил Дирк.
— Я знаю! Франс сам мне это сказал!
Дирк воспрянул духом. Если Франс сказал, значит, так и будет, характер у брата твердый!
— Кружечку пива? — спросил Ян.
— И лосося под зеленым соусом, — добавил Дирк.
Купив у Курта «Золотого гуся», Ян одновременно выкупил и фирменный рецепт, привлекавший в кабачок множество гурманов. В трактире по-прежнему играл маленький оркестр, а с потолка свешивались цепи с разными безделушками. Ян решил изменить название, хотя Дирк уговаривал его этого не делать. Трактир «Золотой гусь» хорошо знают не только в Харлеме, но и в других городах Голландии, разве можно пренебрегать такими вещами, как известность! Но Ян заупрямился. Теперь кабачок называется «Человек науки», и помимо обычной публики сюда зачастили студенты харлемских учебных заведений. А еще Ян развесил в зале картины своих друзей-художников. Хорошо придумано. Выставка постоянно меняется, и люди приходят сюда не только поесть, выпить и послушать музыку, но и посмотреть новые картины. Неизменными остаются лишь три холста на правой стене: бодегон Диего Веласкеса и две жанровые сценки Франса Хальса. Ян говорит, что это его иконостас. Дирк невольно фыркнул и тут же перекрестился. Свят, свят, свят… Прости, Господи, эти художники кого угодно доведут до греха. Ян кажется славным парнем, а на самом деле такой же богохульник, как и Франс. Шутит над святыми вещами, почти не бывает в церкви, вольно высказывается в присутствии пастора. А главное, дружит с проклятым испанцем! Вот этого Дирк понять не мог, как ни старался. Ян говорит, что человечество делится не на испанцев и голландцев, а на плохих и хороших людей. Еще он говорит, что гораздо охотнее подружится с хорошим испанцем, чем с плохим голландцем, — ну разве можно спокойно слушать такой бред?! Самое страшное, что Франс раньше молчал, слушая рассуждения Яна, потом начал кивать, а недавно во всеуслышание поддержал своего приятеля! Дирк прямо не знал, куда глаза девать со стыда!
Еще Ян говорит, что Веласкес гениальный художник, такой же, как Франс. С этим Дирк спорить не стал; так считал не только Ян, но и все остальные члены гильдии живописцев. Приходили, пялились на бодегон по целому часу, а после одобрительно галдели на улице, идиоты.
Ладно, пускай картина висит на стене, если она такая гениальная. Но зачем поддерживать переписку с подданным испанского короля? Да еще с такими трудами, с такими сложностями?! Отправлять почту напрямую в Испанию Ян не может: его тут же выставят из города. Приходится отсылать письма с оказиями или писать итальянским друзьям, а те, в свою очередь, переправляют весточки в Севилью. Точно с такими же предосторожностями приходят ответы. Дирк негодовал, когда Франс выспрашивал у Яна содержание
