№ 17
Апреля 5, 6, 12, 13, 19, 20, 26, 27
После бала мы поехали верхом с Полиной. Время было чудное. 13-го апреля мы поехали в Консерваторию с герцогиней Брольи смотреть чудную девушку. Мне очень хотелось ее завербовать в школу Тюфякина. Оттуда мы заехали вместе в мастерскую Давида д'Анжер; он лепил статую г-жи Сталь, матери герцогини. Она говорит, что мать ее точно живая. Около двух часов мы ездили слушать немецкого проповедника в Темпль де Биллет. Проезжая улицу Сен-Дени, мы повернули в улицу Урс и Гренье-Сен- Лазар. Мы увидали воздвигающуюся баррикаду около улицы Мобие и снова наткнулись на баррикады; мы свернули вправо, так и не слыхав знаменитого проповедника.
Мы опять поехали к Давиду д'Анжер. Склад моего ума и моя манера держать себя ей живо напоминали мать. Я драпировалась в шаль г-жи Сталь и приняла ее позу по указанию герцогини. Вошел знаменитый Араго; я продолжала рассказывать наши приключения на прошедшей неделе.
Я много вальсировала с Валевским. Я полагала, что одержала верх над моей чувственностью. Но, увы, мои добрые пожелания обратились в дым. — Проповедника, которого мне не удалось услыхать в Темпль де Биллет, зовут, кажется, Мундт.
№ 18
Май 3, 4, 10, 11, 17, 18, 24, 25, 13
После бала мы каждый раз ездили верхом вчетвером, с Валевским и Морни, который приютился к Полине. Он бы рад жениться на ней, но отец не отдаст за него и хорошо сделает. Он что ни на есть хлыщ большого света.
№ 19
Июня 1-го
Мы эти два дня провели вместе, я только ходила с Полиной к Тюфякину, Полина уехала с отцом в Эпиналь. Наше прощанье было раздирательным.
№ 20. ПОЛИНЕ <МЮЕЛЬ>
Париж. Понедельник, 2 июня 1834 года
Душка ты моя, как грустно без тебя. Что тебе делать в твоем скучном Эпинале? Приезжай лучше в Компьен. Мы весело заживем, у меня дача прекрасная, близ леса. Мы переезжаем через десять дней. Но не пугайся, у старика своя дача: его вилла за две версты от моей дачи. Мой предмет теперь герцог Немурский. Я люблю его несравненно больше, чем большого Цыпленка, которого отпустила на время в отпуск; пусть ходит в школу графини Л<егон). Ему это нужно; пусть попробует. Герцог Немурский горячо взялся поправить мои дела в Мартинике. Граф Дюшатель принялся за дело и отстаивает наши интересы. Оно не только ничего не будет стоить правительству, но сбережет еще несколько миллионов субсидий, платимых туземным сахарозаводчикам. Я поручила г. Риду осмотреть мои плантации и представить планы. Тюфякин взял на себя все расходы на поездку. Скажи отцу, чтобы он тебя привез, скажи ему, что я о том прошу его на коленях. Моя мать и во сне бредит о моем величии. Она все воображала, что я выйду замуж за Демидова, и так ему надоела, что он, избегая наш дом до свадьбы, совсем отвык к нам ходить. И бог с ним. Тюфякин также его терпеть не может.
Я обязана г. Геллю знакомством с графинею Суза. Это чудная женщина, она так восхищается моими стихотворениями, доселе не изданными. Ей было более семидесяти лет, когда мы познакомились. Я часто обедаю у нее и провожу с ней вечера до восьми часов. Граф Морни вдается в религию. Мы втроем читаем одного из отцов церкви. Когда я ухожу поранее, то Морни меня провожает пешком по Елисейским полям до дому, куда я спешу, чтобы переодеться. В двенадцать, когда я возвращаюсь, расфранченная, от князя Тюфякина, я часто встречаю Морни на нашей улице, ожидающего моего возвращения. Ты не можешь себе представить, как это меня трогает. Он много говорит с г. Керминьяном о своих плантациях свекловицы и читает ему свои записки. Жиске ему советовал устроить свеклосахарный завод в большом виде. Они так много об этом говорили, что я во сне видела, как из большущей свеклы я сама вывожу на огне растопленный сахар. Когда я им рассказывала мой сон, они помирали со смеху; сон повторяется очень часто. Уж не несчастие ли какое-нибудь? Матью де Домбаль и генерал Бюжо постоянно приводятся этими господами как авторитеты. Я молчу и думаю про себя, сколько я теряю с моими невольниками в Мартинике. Я сильно работаю в пользу уничтожения субсидий, платимых правительством в пользу туземных сахарозаводчиков. Они все поставят вверх дном и нарушат порядок, устроенный самой природой. Я нашла у моего Тюфякина брошюру четырнадцатого года «Три послания о Николае Бонапарте»:
Морни почти каждый день ходит к нам и понимает совершенно мои отношения к Тюфякину, и я так привыкла к нему, что, думаю, очень бы полюбила его. Досадно, что его интересы заставляют его поддерживать партию, враждебную нашим колониям. Моя мать часто уезжает в Лион, г. Керминьян навещает нас изредка и останавливается в отеле «Мирабо». Мой муж еще реже посещает меня. Он был в Париже всего два раза по два дня в течение шести месяцев: один — при отъезде в Марсель и раз при переезде из Вьена в Куломье. Моя мать не унывает и явно, хотя заочно, покровительствует Анатолю. Она желает разжечь мою страсть к нему. Не понимаю ее расчета. Понимаешь ли ты что-нибудь? Я его ненавижу, потому что он не захотел жениться на мне. Я с ним была бы верная жена. Я так боюсь его.
Моя мать купила альбом Шеффера, не настоящего: «Что говорят и что думают», где я представлена на бале, кажется, в 1832 г., в пансионе. Я имела с Демидовым очень мне памятный разговор. Он просил моей руки. Я тогда думала, что мы— родные, мы себя держали совершенно как брат и сестра. Я вклеила на
