идти дальше, ни о чем женщину не спрашивая, и вдруг спросил:
– Смогу ли я вам чем-нибудь помочь?
Внешность ее необыкновенно, я бы даже сказал поразительно, была схожа с персонажем картины Крамского «Неизвестная». Факт хоть и приятный, но в целом незначительный. Если бы не одно но …
Во времена моего отрочества эта картина висела на стене в спальне моих родителей. Я иногда подходил к полотну и долго рассматривал «неизвестную». В дерзко-уверенном взгляде этой красивой девы было нечто притягательное, нет, скорее влекущее. Она не заглядывала в душу, а чуть пониже, и вскоре добилась своего: я захотел ее как женщину. Впервые в жизни. Невероятно стесняясь своей избранницы, в своих ночных фантазиях я позволял себе невероятные смелости – еще бы: «незнакомка» была старше меня более чем на век (Если мне не изменяет память, холст Иван Николаевич написал в 1883 году). Однако через некоторое время мы привыкли друг к другу и, судя по едва заметной улыбке, ей нравилось, что она совращает мальчишку.
Влечение к этой женщине было невероятно сильным. «Отношения» наши продолжались несколько лет. Чудные отроческие годы как-то незаметно пролетели.
Пришло время знакомиться с реальными женщинами. Естественно, что многие из них внешне были похожи на «неизвестную».
Картина куда-то запропастилась – очевидно, утерялась при переезде на новую квартиру. Да, собственно, она была мне уже не нужна.
И вот снова встреча с этой женщиной… Передо мной – «Неизвестная». Золоченая рама тускло поблескивает в умеренном вечернем свете, льющемся из окна родительской спальни. А рядом – я.
Женщина вопросительно посмотрела сквозь меня, словно не поняла вопроса. Во всяком случае, взгляд не предполагал разумного и скорого ответа, но удивление немедленно отразилось на ее лице и застыло на нем непроницаемой маской. Нельзя было разобрать: плачет ли она или по ее щекам текут падающие с дерева капли.
– Вас проводить к выходу? – я надеялся, что мои слова не покажутся ей слишком назойливыми и, указав ладонью в светлеющее небо, справедливо заметил: – Дождь уже закончился, и вы можете идти домой.
– Да, конечно, – «неизвестная» слушала неохотно, но посиневшие губы изобразили некое подобие учтивой полуулыбки, и женщина слегка кивнула. – Спасибо большое. – Полыхнув такой знакомой темно- вишневой молнией, ее глаза на пару секунд остановились на мне. – Спасибо, – повторила она и, вздохнув, медленно побрела к выходу. Дождь окончательно закончился. Вокруг стояла влажная тишина, только иногда с деревьев срывались одинокие капли, и звук их падения казался громом. Пройдя несколько шагов, вдова остановилась и оглянулась. Взгляд женщины застыл на небольшом темно-коричневом обелиске, стоявшем в нескольких шагах от аллеи. Видимо, на этом месте покоился ее недавно умерший муж. Мое сердце сжалось: если мне раньше приходилось видеть печаль и вдовью беспомощность, то далеко не в такой степени. Безысходность еще не захлестнула ее, не накрыла с головой. Отрешенные глаза женщины обратились вдаль, поверх памятника, словно она, хоть на мгновение, хотела забыть о смерти близкого человека, но уперлись в легион крестов, заполнивших, казалось, всё пространство. В этот момент она, скорее всего, впервые поняла, что муж уже никогда не вернется и настигшее горе никогда не отпустит ее. Дрожащие плечи женщины поникли и она, едва кивнув, пошла по тропинке. Едва ли походила на «неизвестную» Крамского.
«Все жены – вдовы». Я вздохнул и направился к мастерским. Вдруг сдернул с себя пиджак и, догнав женщину, накинул ей на плечи.
– При случае занесете туда, – я указал рукой на сереющее невдалеке здание из шлакоблоков и пошел по аллее. Словно великан я вышагивал по огромным, коричневым от глины лужам. Со мной что-то случилось, и больше всего я боялся признаться себе в этом.
Из столярной мастерской вышел Копылов и, столкнувшись со мной в коридоре, остановился.
– Это… – озабоченное и даже многозначительное его лицо намекало, что он силится сказать нечто важное. Инженер, наконец, собрался с мыслями. – Белошапку когда последний раз видели?
– Вчера вечером, в конце рабочего дня.
– Николай был сильно пьян?
Разговор напоминал допрос следователя. В такие моменты я чувствовал себя неуютно.
– Плотник вчера вообще не пил, – я попытался зайти в свою мастерскую, но Иван Владимирович придержал меня за рукав.
– Вы предполагаете, что я поверю вашим словам? – довольно уверенно сказал инженер.
– Спросите у кого угодно, – я кивнул на дверь скульптора, – да хоть, например, у Калошина.
– Владимирыч, ты что – не русский? – из-за дощатой перегородки прогремел бас ваятеля. – Я ж тебе только что сказал – Николай вчера не пил.
Копылов воспринял реплику скульптора, как намек и, побагровев лицом, вышел на улицу.
– А что случилось, Виталий? – я зашел в мастерскую Калошина.
– В принципе, ничего страшного – семейные разборки, – бригадир развел руками.
– Почему же тогда начальство волнуется?
– На какое-то время Копылов может лишиться обоих работников, – ваятель о мраморную глыбу затушил окурок. – Где он им так быстро отыщет замену?
– Замену? Что они, друг друга покалечили?
– Людмила вряд ли на улицу выйдет, пока синяки с лица не сойдут, а Коля… – скульптор вздохнул. – А Коля, если жена заявление в милицию напишет, в лучшем случае, под «двести шестую» попадает.
– Хулиганство, что ли? – На моем жизненном пути, к сожалению, не раз приходилось слышать это неблагозвучное сочетание цифр. – А в худшем случае?
– Нанесение тяжких телесных повреждений, – видимо, Калошин тоже не понаслышке был знаком с Уголовным Кодексом Российской Федерации.
– За что же он так на супружницу осерчал?
– Я никак не возьму в толк, почему это произошло – ведь плотник никогда не был склонен к агрессии, – Виталий пожал плечами и вздохнул. – А тут, словно дьявол в него вселился.
«Дьявол вселился»… Я задумался.
– А ты не связываешь этот случай с … – мне никак не приходило в голову подходящее слово, – скажем, с ночным походом на кладбище его жены и определенными манипуляциями на могиле?
– Боюсь, ты преувеличиваешь влияние темных сил, которое они оказывают на нас.
– Думаю, что лучше переоценить, чем…
– Вы все какие-то чокнутые, – вспылил вдруг Калошин и, отбросив молоток в сторону, принялся ходить по мастерской. – Тебе никогда не приходила в голову мысль, что чем глубже мы проникаем в механизмы собственного поведения, тем сложнее нам управлять ими? – Ваятель снова потянулся за сигаретой. – Почему со мной никогда ничего сверхъестественного не происходит, и я уверен, никогда не произойдет? Хожу по ночному кладбищу, тревожу могилы, лазаю по карманам покойников, – скульптор чиркнул спичкой и жадно затянулся. – И ничего. Понимаешь, ничего! – заорал бригадир. – А знаешь, почему? Потому, что я не задаю себе подобных дурацких вопросов.
– Не зарекайся, Виталик, – из глубины мастерской раздался голос его помощника.
Мы с Калошиным изумленно переглянулись.
– За всё время работы со мной, лишь второй раз имею честь слышать его речь, – ваятель присел на табуретку. – Гриша, повтори, пожалуйста.
Виновато улыбаясь, напарник принялся собирать пустые цементные мешки.
– Теперь снова на год замолчит, – махнул рукой ваятель. – Однако общение без слов, для нас обоих, иногда бывает неимоверно полезным.
– А ведь он прав, Виталик, – я кивнул головой в сторону Гришки. – Неизвестно на кого завтра укажет перст судьбы. Некоторым из нас, по тем или иным причинам, приходилось ночью бывать на кладбище, но далеко не все это делали с удовольствием.
– Ну, схожу я в полночь на погост и что я там увижу? – усмехнулся Калошин. – Еще не до последнего предела спившихся дебилов, которые таскают в кусты таких же дурочек? Или уже совершенно спившихся и сладко спящих на могильных холмиках мужиков? – Похоже, скульптор снова завелся. – Но стоит в это же
