Самвела Георгиевича.
Людмила тихонько вскрикнула, а Гришка спешно перекрестился.
– В десять часов утра, – добавил инженер.
– А по какой причине, Владимырыч? – спросил Калошин.
– Не знаю, Виталик, – нахмурился инженер. – Милиция мне не докладывает. У них спрашивай, – он кивнул на Юрку с Червоном. – Они ж его закапывали, может, что и слышали от людей.
– Хоронили этого армяна в закрытом гробу. Позавчера. – Червон указательным пальцем вдохновенно измерял недра своего носа. – Говорят, сильно побился в автокатастрофе, – он пожал плечами. – А больше мы ничего не слышали.
– Их двое в машине было, – добавил Юрка, – и оба – всмятку.
Копылов, заглядывая в помещения, прошелся по мастерским, послал копачей на новую территорию рыть очередную могилу, затем остановился возле скульптора.
– Бригадир, ты за порядком следить не забывай, – Иван Владимирович кивнул на столяра. – Всё ж прибавка к пенсии тебе будет, – усмехнулся инженер.
– С ног никто не валится, и работу свою все выполняют, – не поворачивая головы, ответил Калошин. – А до пенсии, Владимырыч, мне еще как три дня лесом, – нахмурился ваятель. – Да, Гриша?
Напарник на несколько секунд перестал размешивать цементный раствор и радостно закивал головой.
Копылов махнул рукой и пошел к воротам. Хлопнула дверца. Недовольно фыркнув, его машина тронулась с места.
– Стоило ради этого говорить столь долго и искусно? – скульптор проводил взглядом удаляющийся Nissan. – Принесла? – он повернулся к Людмиле.
– Принесла, – раздраженно буркнула она. – Только в столярку не суйтесь – я буду там работать.
– Зачем шумишь, женщина? – усмехнулся Калошин. – Эх, Коля… – он похлопал Белошапку по плечу, – не умеешь ты супругу воспитывать. Политика кнута и пряника – это единственно приемлемое для них сочетание.
– Забыла я, Виталик, вкус этих пряников, – непритворно вздохнула Людмила. – А кнут… Кнут я могу и сама применить.
– Понимаю… – скульптор сочувственно закивал головой. – Правильно, Люда. Нельзя русским человеком управлять с помощью кнута и пряника: еще нужна водка, – усмехнулся он. – А мы к художнику пойдем, да, Василий? – Виталий взглянул на меня. Светлые прозрачные глаза смотрели чуть исподлобья, испытывающе и серьезно. Не тяжелый взгляд, а выдержать трудно – словно мысли читает и в душу заглядывает.
– Как я могу возразить бригадиру? Культ поклонения начальству был у меня привит еще в эпоху развитого социализма, и вакцинация оказалась невероятно стойкой – действует уже в течение многих лет, – я попробовал отшутиться.
– Полку философов прибыло, – улыбнулся Калошин.
– А кто еще философ? – спросил я.
– Каждый из нас. Разве возможно работать на кладбище, не размышляя о смысле жизни? Истинный философ, как известно, жизни не боится. Смерти, тем более.
Возражать против такой точки зрения не было особого желания, но я был уверен, что подобные мысли ни к чему хорошему не приведут.
Я сдвинул ленты и банку с бронзовой краской на край стола, постелил на него газету и достал из шкафа граненые стаканы.
– Эстет, – отметил мой незамысловатый сервис Калошин. – Кстати, господин художник, не подскажете, кто автор сего сосуда? – ваятель подкинул на ладони граненый стакан.
Я пожал плечами – стакан он и есть стакан – и нехотя буркнул:
– Думаю, что это изобретение входит в категорию «слова и музыка народные», – я порезал яблоко на мелкие дольки.
– Ошибаешься, батенька… Запатентовано знаменитым скульптором Верой Игнатьевной Мухиной, коллегой то есть. «Рабочего и колхозницу», надеюсь, помнишь? – Виталий вздохнул и поставил граняш на стол. – Такие вещи человеку искусства надо знать.
Насмешку бригадира я оставил без комментариев – нельзя обижаться на человека, который еще не опохмелился. Тем более, что версия об авторстве граненых стаканов уж очень похожа на байку.
– Почему напарника своего не пригласил? – спросил я у скульптора.
– А он не пьет, – ответил Виталий. – Божий человек. Ну, а ты-то как, освоился?
– Да вроде освоился, – я неопределенно пожал плечами. Вопрос был не из легких и, скорее всего, конкретного ответа не предполагал.
Калошин разлил водку по стаканам и сказал:
– Ну, выпьем за раба Божьего Самвела – на завтра ему уготовлен трудный день.
– Думаю, что ему-то, как раз, всё равно, – отметил я. – Нам, наверное, будет не легче.
– Это точно, – согласился со мной Белошапка. – Неприятное зрелище.
Соприкоснувшись плодами творения Мухиной, мы выпили и некоторое время посидели молча. Уже после первых дней работы на погосте стало ясно, что передо мной отчетливо замаячила зеленовато- сумрачная действительность алкоголизированной жизни. Впрочем, тогда мне это было безразлично.
– А мне однажды пришлось быть непосредственным участником мероприятия по изъятию трупа из царства Аида, – закурив сигарету, сказал скульптор. – В силу определенных обстоятельств я занялся деятельностью, которой не посвятил бы себя никто из порядочных людей – гробокопательством…
Медленно пьянея, Виталий становился необыкновенно словоохотливым и вспоминал новые подробности уже не раз рассказанных им историй, в которых – для полной достоверности – он, как правило, был, если не главным героем, то уж точно участником повествуемых событий. Слушая его байки, мужики всегда ржали до упаду. Являясь продуктом перестроечного времени, он никого и ничего не боялся: персонажами его рассказов были люди известные не только в богемных кругах, но и в политических. Калошин снова наполнил стаканы и начал рассказ:
– Как-то летом я с любовницей отдыхал в Крыму, если точнее, в Форосе. – Уловив мой вопросительно-ироничный взгляд, ваятель уточнил: – Это было до известных событий, связанных с предательством Горбачева. – Собственное упоминание имени бывшего генсека привело Виталия едва ли не в ярость, столь не присущую его характеру. Он сузил глаза до щелочек и решительно опрокинул содержимое стакана в рот. Сморщился; то ли от водки, то ли от горьких воспоминаний. – Никогда не прощу ему сухой закон. Да черт с ней, с выпивкой! – Калошин ожесточенно рубанул рукой воздух и почти членораздельно сказал: – Страну он продал. В интеллектуально отсталых странах – как, например, в Америке – до сих пор бытует мнение, что Горбачев – инициатор новой жизни в России. А он – ее враг. Но это, как обычно, станет известно лишь через несколько десятилетий.
– Как продал? – плотника, похоже, крайне удивил факт купли-продажи державы, однако эта заинтересованность не помешала ему выпить водку. Белошапка занюхал напиток рукавом и уточнил вопрос: – За сколько, интересно?
– А как продают? – наконец успокоился ваятель. – За деньги. А за сколько, надо у американцев спросить – Меченый до сих пор от разных штатовских фондов медали и премии получает. Кстати, финансируемых Госдепом США. – Калошин полез в карман за сигаретой. – Я думаю, что истинное открытие Америки еще впереди. Да и Горбачева, кстати, тоже…
– Мы будем говорить об эксгумации политической деятельности Горбачева? – поинтересовался я у рассказчика. Когда вокруг меня затевается разговор о политике, нравственности или, предположим, о новых технологиях, я начинаю зевать, и у меня появляется возможность хорошо поспать.
– Да, ты прав, – согласился Виталий. – Поговорим о вещах более приятных, – скульптор скользнул беглым взглядом по бутылке и продолжил: – Василий, никогда не отправляйся на отдых с любовницей, – он тяжело вздохнул. Я никогда не считал себя разумным человеком, но на подобное безрассудство, пожалуй бы не решился. Мужчина, посещающий курорт с собственной женщиной, несколько смахивает на гурмана, попавшего на пир с завязанными руками. Калошин лишь утвердил меня в безальтернативном мнении. – Вскоре она мне осточертела до такой степени, что я уже и смотреть на нее не мог. Однажды под вечер,
