отелей и записывал на свой портативный магнитофон. Он должен знать информацию о лучших гостиницах страны. Мало ли, что может случиться в жизни. Кевин всегда был предусмотрительным малым.
В комнату вошел отец в элегантном сером костюме.
— Ты не знаешь, где батарейки для камкодера?
— Я поставила их заряжаться, — Керри оценивающе осмотрела мужа.
Питер достал из розетки адаптер. Он приблизился к жене, показывая свой новый галстук.
— Ну как?
— Этот гораздо лучше!
Питер Маккальстер ценил утонченный вкус жены и внимательно прислушивался к ее советам, если дело касалось парфюмерии и гардероба.
— Кевин, надень галстук. А то еще опоздаем на рождественский бал.
— Я не могу, — ответил Кевин. — Он в ванной. А там сейчас дядя Фрэнк. Он сказал мне, если я зайду и увижу его голым, то уже никогда не стану мужчиной. Я не знаю, что это означает, правда.
Родители переглянулись и засмеялись: ну и Фрэнк! Надо же такое придумать.
— Да он, наверное, шутит. Ты забеги в ванную, возьми свой галстук и больше никуда не смотри, — посоветовал отец.
— Ты думаешь? И он не будет меня ругать? — Кевин знал противные замашки «любимого» дядюшки.
— Ну что ты, Кевин. Конечно, нет, — улыбалась мама. — Тебе же нужно собраться на бал.
Кевин поплелся в ванную. Он осторожно подошел к двери. Слышался шум воды, доносились песни Стинга.
Кевин приоткрыл дверь и заглянул. За полиэтиленовым занавесом, в такт музыке, под душем вытанцовывал голый дядя Фрэнк, делая какие-то очень странные жесты, и подвывал в такт популярному певцу.
Нащупав свой галстук на бельевом ящике, Кевин застыл от неожиданности и изумления. Вот уж не думал, что добропорядочный и исключительно правильный дядюшка Фрэнк увлекался нелепыми танцами в голом виде.
А тот ничего не замечал: размахивал руками, тряс бедрами, то взвизгивая, то подпрыгивая, подвывая все громче и громче.
Кевин включил магнитофон. Надо записать такой замечательный вокал. Пусть послушает тетя Ненси, какими скрытыми талантами обладает ее увалень-муж.
Тут дядя Фрэнк высунул из-за занавеса свою намыленную голову.
— Чего уставился, маленький извращенец? А ну, убирайся отсюда!
Кевин попятился назад и быстро захлопнул за собой дверь.
А дядя Фрэнк продолжал веселиться.
Большой концертный зал школы был переполнен. Сверкали гирлянды на нарядных елках. Все вокруг было торжественно и празднично. Хор пел рождественские песни. Публика с замиранием сердца слушала тоненькие голоса своих ненаглядных чад.
Многочисленное семейство Маккальстеров занимало один из первых рядов. Керри любовалась своими детьми.
— Сейчас будет петь Кевин, — шепнула она мужу.
Питер Маккальстер передал ее слова Ненси, чтобы та разбудила Фрэнка, мирно храпевшего и нарушавшего идиллическую гармонию между зрителями и исполнителями. Ненси толкнула мужа. Он всегда был безразличен к настоящему искусству. Да и Ненси не сильно-то разбиралась в классической музыке, но посмотреть на племянников — было свято.
— Сейчас будет петь Кевин, — шепнула она ему.
— А… — Фрэнк встряхнулся от крепкого сна, навалившегося внезапно, и протер глаза. — Кевин… Да, да.
Кевин стоял посередине, во втором ряду. Зазвучала замечательная мелодия старой рождественской песни о Санта-Клаусе и серебристом снеге, по которому он шагал, разнося подарки детям. Тоненький голосок Кевина зазвучал трогательно и нежно.
Но вдруг в зале раздался хохот. Потом стали смеяться в хоре. Кевин продолжал петь. Он сразу ничего не сообразил. А между тем весь зал умирал от хохота. Что такое? Дядя Фрэнк ржал как лошадь, держась за живот. Только родители и тетя Ненси смотрели встревоженно, а мама кому-то грозила пальцем.
Кевин обернулся. Оказывается, негодяй Баз держал над ним горящие свечки, словно рога, и этим забавил публику.
«Ах ты, жирная свинья! Ты еще будешь смеяться!» — Кевин не на шутку разозлился. Он не терпел таких насмешек. Изо всех сил он толкнул толстяка-брата. Тот, не удержавшись на ногах, зашатался и грохнулся на пол со стула, задев стоявших рядом детей. Остальные хористы попадали за ним. Начался переполох. Словно по цепочке, дети валились с ног на сцену. В конце концов все поющие и не поющие со свечками в руках полетели в одну кучу.
Только Кевин остался стоять в гордом одиночестве, в растерянности держа свою свечку.
Искусственная елка, стоявшая на самом краю сцены, внезапно пошатнулась и полетела прямо на голову сидевшей у рояля пианистке миссис Мейсон. Та, перевернувшись несколько раз в воздухе вместе со своим стулом, с грохотом рухнула на пол и лишилась чувств.
Все произошло буквально в одну секунду. Зал замер в ужасе. Таких приключений еще не было на рождественских концертах.
— Кевин! — закричала миссис Маккальстер.
Она испытывала горький стыд за собственных детей. Она готова была провалиться сквозь землю.
В зале начался переполох. Родители бросились спасать своих несчастных и ни за что ни про что пострадавших чад. Подняли несчастную миссис Мейсон, школьного аккомпаниатора, старую деву. Бедняжка, от страха лишилась чувств. Да и здорово пострадала. Елка была тяжелой. Удивительно еще, как это игрушки не расцарапали ей лицо.
Зал шумел. Возмущенная публика дискутировала о невоспитанности и распущенности современного поколения. И во всем обвиняли родителей, так дурно воспитавших своих детей.
Опозоренные Маккальстеры поспешили удалиться. Керри плакала от гнева и стыда. Она не знала, за какие грехи Бог наградил ее сумасшедшими детьми. Они всегда ей приносили одни неприятности. Особенно Кевин. Он так груб и несдержан.
А Питера Маккальстера произошедшее представление только рассмешило. Все это он считал очень забавным. И только. Его дети не лишены чувства юмора. Это прекрасно!
Разве можно этого не понимать? Он, конечно, как порядочный отец прочтет им строгую нотацию о правилах хорошего поведения, но разве это стоит того, чтобы беспокоиться?
После неудавшегося бала семейство Маккальстеров вернулось домой. По дороге Керри немного успокоилась и отчасти согласилась с мужем, что произошедшее — не более чем милые детские шалости, которые свойственны детям в таком возрасте. Но пожурить «шалунов» сочли обязательным.
Вся семья собралась в уютной гостиной при горящем камине возле нарядной рождественской елки.
Вначале отец с напускным серьезным видом прочитал лекцию о морали и нравственности, о правилах этикета, поругал детей за «непростительную выходку», потребовал, чтобы подобные вещи были в последний раз и, едва не рассмеявшись в конце, сел в свое кресло.
Баз с не менее строгим выражением лица встал и, поправив галстук, произнес речь.
— Уважаемые дамы и господа присяжные, — в комнате воцарилась тишина.
Все смотрели на База, разинув рты. Такого начала никто не ожидал.
— Я хотел бы принести извинения членам моей семьи за те неудобства, которые я вам причинил. Моя шутка была неуместной и преждевременной.
