звено начнёт хуже работать, от Каромат спуску не жди. Она у нас насчёт этого очень строгая.
— Буду стараться, — благодарно прошептала Гульчехра.
Мухаббат направилась к старушкам. Работа здесь была в самом разгаре. Ровными рядами убегали вдаль тщательно прополотые и прореженные грядки, особенно зелёные на заботливо взрыхлённой земле.
— Хорманг! Не уставать вам, — весело крикнула Мухаббат.
— Дай и тебе бог здоровья! — хором отозвались старушки.
— Ну как там Каромат? — обеспокоенно спросила тётушка Хаджия.
— Света с Касымджаном в район её повезли. Вот освобожусь немного, и сама съезжу, проведаю.
— Поезжай, поезжай, — поддержала её тётушка Санобар. — А за хлопок не беспокойся. Раз такие мастера вышли — держись! Правда, тётушка Бувисара?
— Что, недоглядела? — всполошилась та, не расслышав. — Я сейчас, сейчас поправлю. — И она стала подслеповато оглядывать уже обработанный рядок.
Старушки добродушно рассмеялись.
Да, забот и в самом деле поубавилось. Вот-вот должны взойти и вновь посеянные Фазылом семена. Мухаббат облегчённо вздохнула и окончательно успокоилась. Теперь можно и в районный центр съездить. Завтра же.
Но с утра помешали домашние дела, и до больницы Мухаббат добралась поздно. На чёрном небе уже замигали первые звёзды. Касымджан сидел у двери палаты и дремал. Почти двое последних суток он не сомкнул глаз. Услышав шаги, он поднял голову и открыл глаза. Потом встал и молча накинул на плечи Мухаббат свой халат.
Каромат и Света одновременно повернули головы на скрин открываемой двери. Лицо Каромат, осунувшееся и истаявшее, было восковым, лишь щёки полыхали ярким румянцем, да чёрные глава были темнее и суше обычного.
— Спасибо, что пришла, — слабо улыбнулась она и, не дожидаясь расспросов Мухаббат, добавила. — Мне уже лучше…
Потом спросила с тревогой:
— Сама-то ты как? Вон как исхудала и побледнела! С посевами управились?
— Тебе нельзя пока много говорить, — предупредила Света и, уже обращаясь к Мухаббат: — В самый кризис мы привезли её сюда. Тяжёлая была, страх. Почти сутки врачи ни на шаг от неё не отходили. Но теперь, к счастью, самое опасное позади. А пока она очень слабая.
В это время снова скрипнула дверь.
— Касымджан? — не то спросила, не то позвала Каромат.
— А кроме Касымджана, значит, никто не нужен? Мы, значит, жучки-козявки бесполезные?..
На пороге стоял улыбающийся Фазыл, прямо в измазанном рабочем комбинезоне и с двумя огромными букетами в руках. Каждая чёрточка его добродушного лица излучал свет радости и счастья.
Фазыл вручил один букет Свете, другой протянул Каромат, а потом, повернувшись к Мухаббат, сказал:
— Поздравляю!
Она сразу поняла, с чем её поздравляют.
— Рустам приехал?!
— Да, часа полтора назад. Я только проводил его до дому и сразу помчался сюда. Ну, пойдём, машина ждёт… Он уже видит!
Даже не попрощавшись с подругами, Мухаббат выбежала из палаты. Но, видимо, опомнившись, вернулась, подбежала к койке, упала на колени и стала покрывать лицо Каромат, её руки, всё ещё державшие букет, бесчисленными поцелуями.
— Ну, иди, подруженька, иди! — стала провожать её Каромат, а в глазах заплясали всегдашние озорные чёртики. — Оставь пыл для Рустама, а то все свои поцелуи расцелуешь. Ну, а не хватит — от меня его поцелуй.
Мухаббат вскочила, порывисто обняла Свету и снова выбежала из палаты.
Фазыл уже ждал её у машины. Несмотря на ночную темень, ехали быстро. Вскоре впереди замерцали тусклые огни кишлака.
У самого двора, даже не дожидаясь, пока машина полностью остановится, Мухаббат открыла дверцу и выпрыгнула из кабины. Задыхаясь, оглушённая бешеными ударами собственного сердца, бежала она через двор. Не заметила, как миновала веранду, прихожую и оказалась в большой, ярко освещённой несколькими лампами комнате.
Рустам стоял, наклонившись над кроваткой спящего Адхамджана. Даже по свободному изгибу спины, уверенно развёрнутым плечом, Мухаббат сразу увидела, как изменялся, преобразился он. А когда Рустам повернулся к ней, она застыла, прижав кулаки к груди, не в силах сделать к мужу ни шага.
— Почему же вы не сообщили о приезде? — чуть слышно спросила она, чувствуя, что не об этом хотела и надо было спросить.
Рустам! Совсем, совсем такой, как прежде. Она вдруг вспомнила его на вокзале, перед отправкой на фронт. Стриженные, как и сейчас, под машинку волосы, чёрные, блестящие, с сизым отливом — а теперь вот посеребрённые всё более заметной сединой! — лицо как у курортника — бронзовый загар; глаза тёмно-карие, умные, родные, любимые глаза. Мухаббат даже не заметила, что один из них — искусственный, с такой тщательностью подобрали его чьи-то добрые руки, нет — добрая душа, большое человеческое сердце.
— Рустамджан! — крикнула, освобождаясь от оцепенения Мухаббат, бросилась мужу на грудь и разрыдалась.
Счастливо улыбаясь, Рустам нежно гладил её но голове, по вздрагивающим плечам, шептал нежно и ласково:
— Ну, не надо, Соловейчик, ну, не плачь… Видишь, я жив-здоров. Снова у нас будет всё по- прежнему.
Фазыл нерешительно переминался с ноги на ногу, глухо покашливал в кулак, не зная, как быть. И смотреть вроде на эту сцену неудобно, и выйти никак не мог решиться.
А тётушка Хаджия суетливо бегала по комнатам, что— то перекладывала с места на место, что-то поправляла и оглаживала. Руки у неё тряслись, старушка не находила себе места.
Не удержалась, подошла к детям, припала головою к сыновнему плечу, осторожно погладила по спине невестку.
— Поплачь, поплачь, доченька! От счастья тоже плачут, — шептала она и сама смахивала с ресниц светлые слёзы радости. — А ты, сынок, и вправду, неправильно поступил, — старалась говорить она построже, но улыбка смывала строгость, распрямляла старательно сводимые брови. — Встретить-то тебя по-человечески не смогли.
— А я специально. Нежданная радость — двойная радость. А потом — человек ведь я теперь самостоятельный.
— Да! — совсем по-детски всхлипнула Мухаббат. — Так и разрыв сердца получить недолго…
Осторожно переступая, чтобы не скрипнул протез, Фазыл незаметно выскользнул из комнаты.
СВАДЬБА
Рустам разговаривал с тётей Фросей, наблюдая за тем, как Адхамджан играет с надувным резиновым шариком. Тётушка Хаджия хлопотала во дворе. Радости её не было предела. Подбросив в самовар щепок, она снова вошла в дом. Вообще старушка старалась всё время держаться поближе к сыну. Она часто прижимала его к груди, гладила по голове, беспрестанно целовала то в лоб, то в глаза, нежно шептала:
— Сыночек мой родной, жизнь моя! Быть мне жертвой твоих снова видящих глаз!
Потом брала в руки внука и сажала на колени к Рустаму.
