— Располагайтесь, герои, — Белоусов радушно повёл короткими руками. — Как видите, полное изобилие военного времени. Заслужили!
Разведчиков дважды приглашать — только время понапрасну терять. Живо расположились вокруг стола. Во фляжках оказался чистый спирт. Разлили по кружкам. Подполковник сказал тост — короче не придумаешь:
— За Победу!
Выпили, закрякали — уж больно забористое питьё, жидкий огонь. Навалились на еду. Некоторое время ели молча, только за ушами трещало. Командир полка спросил лейтенанта Исаева и Рустама с хитрой усмешечкой:
— Что же это, вы, товарищи мусульмане, свиное сало трескаете? Грех ведь, кораном запрещено.
Исаев и Рустам с набитыми едой ртами промычали что-то нечленораздельное. За них ответил Туманов:
— Они, товарищ подполковник, даже гитлеровских свиней превращают в смирных барашков, так что обыкновенных свинок вполне даже уважают.
Чтобы очень остроумно сказал Туманов — вряд ли, однако все расхохотались.
Распахнулась дверь землянки, вплыл клуб морозного пара, и из него, как сказочный дух из бутылки, возник замполит командира полка старший батальонный комиссар Шевченко. Был он высок ростом, сутуловат, висячие запорожские усы, нос картошкой. А очки профессорские, с позолоченной оправой. Он до войны и был профессором, докой по части политической экономии. Бойцы в ном души не чаяли. Простой, душевный человек. Трусам и паникёрам, правда, крепко от него доставалось.
— Ага, вот вы где, голубчики! — воскликнул замполит хрипловатым баритоном и с притворным ужасом схватился за голову. — Горькую гложете! Да ещё во главе с командиром. Нехорошо, хлопцы, зело нехорошо… замполита забывать!
Все бросились усаживать Шевченко. Налили но второй. Шевченко разгладил запорожские свои усы.
— Добрые времена наступают, хлопчики. Хорошо начался сорок третий год. Бьют немцев под Воронежем, лупят па Северном Кавказе, в районе Ладоги прорвана блокада Ленинграда, на нашем участке Сальск освобождён. А уж что делается в самом Сталинграде! Уму не постижимая красота. Гарно усадили фрицев в два котла. Скоро им там совсем капут будет.
— И в этих великих победах есть крупица вашего ратного труда, — добавил Белоусов. — Спасибо за доблестную службу, орлы!
Разведчики вскочили, в землянке загремело:
— Служим Советскому Союзу!
— И к орденам вас, всех участников последней операции, представили.
— Служим Советскому Союзу!
— Вы уж извините нас за то, что по прежним представлениям наград не получили, — Белоусов прищурился, подмигнул разведчикам, развёл руками. — Тяжёлые времена переживали. В отступлении с наградами туго.
Шевченко хмыкнул, пояснил популярно:
— Учёные штабисты рассуждают: «Кто отступает? Известное дело — солдаты! А раз так, о каких наградах может быть речь? Другое дело — генералы. Берут генералы города и сёла. Герои!»
Шутка замполита вызвала громовой хохот. Белоусов сделал знал, призывая к тишине.
— Повеселились, и баста. А насчёт орденов — это уж я твёрдо обещаю.
Распрощавшись с разведчиками, командир полка и замполит вышли из землянки. И тут, словно в награду за ночной тяжёлый бой, пожаловал другой дорогой гость — Ермилыч, пожилой солдат-почтальон с чёрной повязкой вместо левого глаза. Разведчики с шумом и гамом окружили Ермилыча, а он не спеша, с чувством, с толком провозглашал:
— Туманов!
— Здесь Туманов.
— Карпенко!
— Раненый Карпенко.
— Эх!.. — вздохнул Ермилыч. — Исаев.
Рустам с замиранием сердца ждал… Будет письмо? Не будет… Чудесный старик — Ермилыч, Медкомиссия давным-давно отчислила его из кадров, по ранению и по возрасту. А он взял и нахально остался. «Только через мой труп выгоните! — говорит. — Да и какая корысть гнать меня? Должен же кто- нибудь письма разносить?»
— Шакиров!
— Я!.. Я Шакиров!
Рустам, как голодный — хлеб, схватил письмо вздрагивающими руками. Она! Её почерк.
Разорвал конверт…
Письмо скользнуло на пол, а сам Рустам, потемнев лицом, на чужих ногах побрёл к постели и упал ничком.
Разведчики притихли. Лейтенант Исаев поднял листок, стал читать.
ДО ЧЕГО ЖЕ ВСЁ, ОКАЗЫВАЕТСЯ, ПРОСТО!
Странный народ — влюблённые. От великих чувств забывают они о еде и сне, впадают в рассеянность, невинная реплика может вызвать у них уйму подозрений: уж не появился ли соперник или соперница? Сколько тому классических примеров! Ну хотя бы Отелло. Полководец, умница. А из-за какого-то ничтожного платка обезумел от ревности.
И нередко так бывает: запутаются влюблённые, как говорится, в трёх соснах, терзаются муками ревности, ночей не спят — и всё-то зря, без причины. Недаром в народе говорят: «Входит соперница в дверь — входит сумятица в щель! Соперницы нет — всё равно сумятица: а вдруг появится соперница?!»
Мухаббат считала Светлану соперницей. Сделали своё дело ядовитые речи Мирабида и старика Максума. Казалось бы, чего проще: пойти Мухаббат к Светлане, объясниться, и всё бы мгновенно прояснилось. Но не тут-то было. Все словно умышленно запуталось. «Что толку ходить, объясняться? — думала Мухаббат. — Она всё равно не откроется. Вот если бы тётушка Хаджия пришла!.. А она не идёт. Можно, правда, самой к ней наведаться. Только не пойду я, не буду навязываться И так ясно. Рустам перестал писать. Всё понятно».
Тётушка Хаджия была в растерянности. Её тоже смутили коварные речи хромого продавца Мирабида и старика Максума. Пойми нынешнюю молодёжь. С виду любят друг друга, а прошло немного времени, глядишь — они уже и врозь ходят! Может, и вправду Рустамджан гостей без всякого умысла прислал, а
