зелёным своим платком:
— Смотрю я на тебя, дочка, и душа моя кровью обливается. Всё-то ты в хлопотах, в беготне. Ещё бы — звеньевая. А время нынче ого-го до чего тяжёлое. Война! Не так что сделаешь — под суд. Девичье ли дело руководить звеном?! Опасно, тяжело и неприлично. Вот! Целыми днями то с бригадиром, то с раисом, то с самим секретарём райкома. Девушке с мужчинами общаться неприлично. Люди и так уж поговаривать стали.
Мухаббат вся кипела от гнева. Мать, однако, сдержала её, тайком дёрнув за рукав. Максум продолжал:
— Мухаббат, я заменяю тебе отца. Если бы покойный Ашурали мог подняться из могилы… О аллах!.. Моими устами глаголят уста покойного Ашурали. Я не говорю, что нельзя совсем… Просто тебе ещё рано быть звеньевой. Что, мужской род совсем, что ли, вымер в кишлаке? Знаю, скажешь, молодёжь на войне. Согласен. Но ведь есть мудрые старики!.. Бросай звено. Разумный человек высоко не забирается. С высоты падать больно. А ты карабкаешься.
Тётушка Санобар хотела возразить, но сникла под грозным взглядом Максума. Мухаббат, бледная от гнева, тихо сказала:
— Я и советуюсь со стариками. Если молодые девушки сейчас, когда гремит страшная война, не станут помогать Родине, то… то грош им цена. Вы же, дядя Максум, читаете газеты, слушаете радио. Девушки совершают подвиги и в тылу, и на фронте.
— Радио, радио! — перебил её старик. — Послушать радио — мы бьём фашистов. Неизвестно тогда, кто города врагу оставляет. Ты лучше меня слушайся. Взята, твоё звено, подружек твоих. У кого мужа на фронт взяли, у кого — жениха. Потому у подружек твоих нынче мозги наперекосяк. О чём только не думают — только не о работе. Попортят посевы, а кто в ответе? Ты!
Старик долго молчал, нервно жуя кончик бородки, — утихомиривал свой гнев. Наконец поднялся с супы и направился к выходу. На пороге обернулся.
— Я старый человек. Мне всё равно — одной ногой я уже в могиле. Мне даже немытую рубашку тяжело носить… Я добра желаю Мухаббат, а она перечит. Нехорошо. Стариков уважать надо. Вот Мирабид — совсем другой человек. С него пример брать надо.
Последнюю фразу он как-то особенно голосом подчеркнул. И поняла Мухаббат, что не случайно сегодня забрёл к ним дядя Максум. И зачем именно пришёл — поняла.
И ей стало страшно, тоскливо. Ох, Рустам, где ты!
Она вспомнила, что собиралась навестить мать Рустама. Выждала, когда заглохли шаги дяди, и выскользнула на улицу. Подбежала к знакомой калитке с резной дверцей.
Тётушка Хаджия (до чего же она похожа па Рустама, а вернее. Рустам похож на неё!) отворила тотчас же. Словно стояла возле калитки, ждала. Увидев Мухаббат, заплакала.
— Уехал, да?.. Уехал?
— Уехал.
— Ну, конечно, как же иначе? Я понимаю. Только сердце попять не желает. Целый день ждала — вдруг вернётся, вдруг поезда нет! Обед ему сготовила… Проклятый Гитлер! Хоть бы и у тебя детей отняли.
— Нет у Гитлера детей, тётушка Хаджия. Лекцию в клубе позавчера читали. Бездетный он, изверг.
— Конечно, нет. У такого кровопийцы — и вдруг дети! Это я просто так сказала. Гореть ему в аду, проклятому! Погоди, доченька, я сейчас ужинать накрою, всем троим. Добрая примета — подать всем: и присутствующим, и… — она запнулась, вновь всхлипнула.
«Бедная тётушка Хаджия!» — подумала Мухаббат, глядя на ещё красивое, но измождённое лицо, на лихорадочно блестящие глаза её.
Опять пришлось девушке насильно съесть несколько ложек. Из уважения к матери дорогого человека. Поен, они долго молчали. Мать боялась расспрашивать, Мухаббат не знала, с чего начать. Наконец тётушка Хаджия не выдержала:
— Ну как, всё благополучно?
— Всё благополучно, — Мухаббат горько усмехнулась. О каком благополучии можно говорить, если Рустам уехал на фронт, туда, где убивают. — Велел обнять вас.
Мухаббат обняла женщину, и та так и прильнула к ней, словно к сыну.
— Что ещё говорил Рустамджан?
— Сказал: обязательно вернусь, непременно!
— Слава богу. Слава богу!.. Спасибо, доченька. И за то, что пришла проведать, спасибо.
— Мама позволила мне переночевать у вас. Можно?
— Хорошие вы мои! Соловейчик мой золотой. Спасибо! Ты мне теперь и дочь, и сын. Как зеницу ока беречь буду… Вот попьём чаю и ляжем спать. Слышишь, самовар гудит? Добрая примета. Вернётся Рустамджан, обязательно. Уж если он чего обещал…
О святое материнское хвастовство!
После чая Мухаббат помогла тётушке Хаджие вымыть посуду, убрала с супы столик на низеньких ножках. Стали стелить на ночь. Мать Рустама то и дело благодарила Мухаббат, а за что?.. — Безмерна материнская благодарность. Мухаббат видела её сыночка — и за это великое спасибо.
Они долго ещё разговаривали. Вспомнили старшую дочь тётушки Хаджии, живущую с мужем и детьми в Коканде. Тётушка повеселела.
— Джамиля тоже у меня хорошая. Пишет, моя, приезжай погостить, мама. Очень я её люблю. А внуков — и того больше. Эх… Раньше всё за Джамилю сердце болело. Теперь вдвое сердцу горюшко.
— Не горюйте. Джамиля живёт хорошо. А Рустам приедет. Обязательно приедет.
— Ты правду говоришь, доченька? Спасибо, спасибо тебе!
Так проговорили до глубокой ночи. Наконец тётушка Хаджия забылась в тревожном сне. Мухаббат лежала не шелохнувшись, — боялась разбудить пожилую женщину, добрую, родную. Страшная мысль не выходила у неё из головы: «Что-то будет с Рустамом. Ведь война— это кровь, смерть! Судьба, судьба моя! Не лишай меня счастья».
Ночь окутала кишлак. Мухаббат глядела на небо, вышитое крупными бисеринками звёзд. Девушка приметала одну яркую-яркую звёздочку. «Эта будет нашей звездой, — подумала Мухаббат. — Когда вернётся Рустам-джан, я покажу ему нашу звёздочку».
Звёздочка вдруг стремительно покатилась по небосклону, прочертила яркую полоску и растворилась.
— Ай! — вскрикнула Мухаббат. — Она знала о примете: упала звёздочка, значит, человек умер. — Рустам… Не надо!
Проснулась тётушка Хаджия.
— Что с тобой, доченька?
— Ничего. Жука испугалась.
— Милая моя. Усни, усни, Соловейчик.
Но уснуть они уже не могли. Скоро занялся рассвет — сперва нежно-розовый, а потом багровый, как гигантский пожар.
Он полыхал на востоке, за тёмным строем тополей. У Мухаббат защемило сердце: жуткий, великий пожар войны полыхает на западе, тысячи жизней пожирает он!
Девушка вскочила с курпачи, заторопилась.
— Куда ты, доченька, — удивилась тётушка Хаджия. — А как же чай?
— Боюсь опоздать, тётушка, чаю в поле попью. Работы много, а людей мало. Спешить надо.
— Да продлится твоя жизнь, доченька. Истинные твои слова. Мало нынче людей. За двоих, за троих работать приходится. Война проклятая. Нынче все воюют; кто на фронте, а кто в тылу. Я вот тоже воевать собираюсь. Примешь в своё звено, а?
— Зачем вам? Сами управимся.
— А мне Рустамджан наказывал: «Мама, вы бы к Соловейчику в звено пошли. Дома одной скучно, время медленно тащится, как арба. А в звене Соловейчика весело, дружно. Поработайте, а? Всё помощь фронту. Знаете пословицу: «Каждый волосок — верёвке помощь».
