Роман, написанный иглой

считает себя виноватой перед отцом? Но в чём?.. Чушь какая-то!»

— Скажи, сейчас же скажи! — решительно потребовала Мухаббат. — Что тебя беспокоит? Возвращение отца? Выходит, ты не радуешься ему?.. Или что-нибудь другое?

— А по-твоему, я должна взобраться на крышу, прыгать, бить в ладоши и кричать: «Мой отец едет, мой отец едет!» Так, что ли?..

— Ты не увиливай от ответа! Что-то ты от меня скрываешь. Значит, с приездом отца какая-то тайна твоя может раскрыться?

От такого довольно неожиданного заключения Мухаббат Света только усмехнулась невесело и тут же не удержалась от горестного вздоха. Потом, положив подруге руку на плечо, тихо сказала:

— Дорогая моя! Ты угадала. Действительно, есть у меня одна тайна. Только отец мой здесь ни при чём. Я сейчас расскажу тебе о ней. Потому и не пошла к вам домой, а тебя дожидалась. Тайна эта в общем- то прямо меня не касается… Ну… не только меня… да и тебя, всех нас. Скажи, если, например, Фазылу-ака придёт письмо, в котором будет написано, что Катя при смерти, кто, скажи мне, кто возьмётся вручить ему такое страшное письмо?

— Что это ты говоришь? — вздрогнула испуганно Мухаббат.

— Да. Я получила два письма. Одно от папы, а другое — из Одесского госпиталя, от Кати. Читала я первое письмо и чуть не плясала от радости, а только начала читать второе — в глазах почернело.

— Где это письмо? Дай его мне! — упёршись локтями в стол, потребовала Мухаббат…

— Вот оно. Только не подумай, что я конверт открывала. Это открытка. Кто-то за неё написал, потому что почерк на Катин не похож.

Света достала открытку из ящика стола и протянула её Мухаббат.

Мухаббат начала читать:

«Федя, любимый мой! Рушатся все мечты и планы, которыми мы с тобой жили всё последнее время. Рушатся помимо воли нашей и наших желаний. Я нахожусь при смерти. Была и есть у меня одна-единственная мечта — хоть раз увидеть тебя до того, как навсегда закроются глаза. Но и этого, видать, не дано мне несчастной моей судьбой. Любимый мой, Федя, мама вернулась в Нальчик. Но что ей там делать одной? Ни родных, ни кола ни двора. Во имя нашей, я всегда верила и верю, настоящей и глубокой любви есть у меня к тебе перед смертью одна и последняя просьба. В тот дом, который ты строил в ожидании нашего с тобой счастья, забери в него маму. Тебе и твоей будущей молодой жене она сумеет стать доброй и заботливой матерью. Дай мне слово, Федя, даже если я умру, пока дойдёт до тебя это письмо, дай мне слово, что исполнишь мою просьбу!..»

— Письмо же написано Фазылджану-ака! А как оно попало к тебе?

— Ильяс-палван оставил. Передашь, говорит, когда увидишь. А я, говорит, не могу, отвык чёрные письма носить.

Долго беззвучно и безутешно плакали подруги. Потом Света погладила Мухаббат по голове и сказала:

— Ну, хватит, слезами сейчас и в самом деле горю не поможешь. Давай лучше думать, как из этого положения выходить.

— А как из него выйдешь? — вздохнула Мухаббат. — Не понесёшь же и в самом деле эту открытку Фазылу!..

— Нет-нет, этого нельзя делать ни в коем случае! — испуганно вскочила Света.

— Вот и я говорю, но делать-то всё-таки надо что-нибудь?..

— Это и рвёт душу… Может быть, взять и рассказать Фазылу-ака всю правду? Куда теперь от неё денешься? Человек он сильный, мужественный. А там, глядишь, ещё и успеет доехать вовремя до Одессы и застать Катю в живых. Если же мы сейчас скроем всё от него, он же потом нам никогда этого не простит. Да и самих совесть совсем замучает. И потом… Вдруг появление любимого прибавит ей сил и Катя победит смерть?!.

— Сейчас Фазыл в МТС. А там, знаешь, сколько работы?

— Мы эмтээсовскому начальству открытку покажем. Неужели у них сердца каменные и они не разрешат съездить человеку попрощаться с умирающей невестой?

— А что, Сапура, если мы сделаем так? — пришла в голову Мухаббат спасительная мысль. — Что, если мы сначала покажем письмо Халмурадову? Уж он-то после этого наверняка добьётся для Фазыла разрешения на отъезд. А заодно я обо всём расскажу Рустаму. Заранее знаю — тяжело, ох, как тяжело ему будет выслушать эту чёрную весть, но что поделаешь… В крайнем случае можно сказать, что Рустаму очень нужно съездить в Одессу к профессору Филатову, а Фазыл, дескать, его сопровождать будет. И самому Фазылу поначалу то же самое скажем. А уж когда доедут до Одессы, там ему Рустам всё и откроет.

— Умница ты моя, Мухаббатхон! — порывисто и благодарно обняла подругу Света.

Халмурадов молча прочитал открытку и задумался. Сейчас в МТС самая горячая пора. Ремонт тракторов. Если каждый механизатор не переберёт свою машину буквально до последнего винтика и болтика, то с началом посевной, а тем более хлопкоуборочной кампании, он всё на свете проклянёт. Не говоря уже о возможных убытках для МТС, а значит, и для колхоза. Тем более, что запасных частей постоянно не хватает. И в то же время эта открытка…

— Что же делать, здесь решается вопрос о жизни и смерти. Так что хочешь не хочешь, можешь не можешь, а разрешения на отъезд мы добиться обязаны, — твёрдо сказал парторг.

— Спасибо, товарищ Халмурадов, — поблагодарили его женщины, облегчённо, насколько можно было говорить об облегчении в сложившихся обстоятельствах, вздохнули.

— От Фазыла это письмо пока надо сохранить в тайне, — предупредила Мухаббат. — Смотрите, не проговоритесь ненароком.

— А зачем вам эти тайны, секреты, всё равно ведь он обо всём рано или поздно узнает.

— Когда надо, узнает. А пока незачем травить ему душу. Я хочу сделать так, будто Фазыл Рустама в Одессу к профессору Филатову сопровождает. Рустаму и действительно давно уже надо показаться в тамошней глазной клинике. А уж приедут на место, там Фазыл открытку и прочтёт. Всё-таки меньше страданий. Да и Катю, если посчастливится, сможет в живых застать.

— Всё понял. Ну что ж, идея неплохая.

ВСТРЕЧА

Самолёт подлетал к Одессе. Был уже поздний вечер, и город встречал гостей бескрайней россыпью мерцающих огней.

Фазыл прильнул к иллюминатору и любовался величественной картиной ночного города, картиной, которую на земле никогда не увидишь. Но едва самолёт, вздрогнув, коснулся колёсами бетонного покрытия аэродрома, он повернулся к Рустаму.

— Всё-таки я восхищаюсь лётчиками, — проговорил он. — Настоящие мастера своего дела и бесстрашные ребята. Я уж думал, что мы заблудимся в этом океане огней.

— Они не заблудятся. — Рустам начал отстёгивать привязные ремни. — Ты что, не помнишь, как на фронте бывало? Ночь, темень, хоть глаза выколи, в метре уже человека не видать, а наши самолёты на бомбёжку летят. И бомбят так…

Между тем подали трап, и Рустам, держась за руку Фазыла, осторожно нащупывая ногами ступеньки, спустился на землю.

Зима в Одессе но сравнению с ташкентской оказалась намного холоднее. Под ногами похрустывал нерастаявший снег. Ветра не было, но мороз покалывал чувствительно. А стоило налететь хоть малейшему ветерку, как щёки и особенно нос сразу деревенели. Друзья изрядно продрогли, несмотря на то, что были плотно одеты. Рустам опустил клапаны своей каракулевой ушанки и поднял меховой воротник пальто.

— Это мне напоминает нальчикские морозы, — сказал он Фазылу. — Помнишь тот день, когда выпал первый снег? Ну и морозец тогда ударил! Я до того промёрз, что говорить не мог, губы не шевелились. А ты шёл себе спокойно в строю и ухом, как говорят, не вёл. Будто ни снега вокруг не было, ни пронизывающего ветра… Я тогда разозлился на тебя. Вот, думаю, чурбан бесчувственный, никакой мороз его не берёт.