оказались товарищами подруги моей Тани. Славное было время. Я тогда еще не утратила чувства юмора и запросто возглавляла застольное веселье. Да так, что когда под конец все упивались в лежку, я возвращалась домой на ушах, и отец однажды рассекретил точку, закинул удочку и выудил меня оттуда насовсем. А Галковичу напоследок сказал: 'Разве это религиозное времяпрепровождение?' На что кандидат в раввины невозмутимо пояснил: 'Я употребляю в согласии с возможностями. А остальные — как хотят…' И я теперь заспешила к этому любителю свободы, держа в уме, что отец не скоро сюда доберется, потому как таких мест у него на примете полблокнота.
Дверь на четвертом этаже была все та же — некрашеная, железная, с мелодичным звонком в виде крокодильчика. Да только открыл другой человек — не старый, но без определенного возраста, с неулыбчивым, серым лицом, до странности самопогруженный. Он просто безмолвно сдвинулся вбок от дверного проема и я, протиснувшись сквозь захламленный коридор, поперхнулась и сказала: 'Тьфу!'
Отвесный сигаретный дым, который, видимо, много дней не соприкасался со свежим воздухом и теперь уже готовился стать твердым телом, обволок меня как удав, или как гигантская воронка. Растворяясь, я протянула назад руку в сторону одного из силуэтов, и мне вложили в ладонь стакан. Я опустошила его, не глядя.
Силуэты прояснились и один из них — до полного узнавания. 'Витька!' — крикнула я, кидаясь к нему с распростертыми.
5
Вторые сутки на Космодроме были особенно примечательны — мент наконец ушел дежурить и появились другие персонажи.
Космодром — это бывшая квартира Галковича, где живет теперь тихий пьяница Гогочка — одинокий холостяк неизвестного роду-племени. Он обретается большей частью на кухне возле лежанки и стола с разной мерзкой посудой, где выращивает с прилежанием плесень, за что и получил от гостей прозвище Алхимик. Гостей всегда пруд пруди, но они периодически меняются, хотя есть и более или менее постоянные. Гости слоняются по просторной зале с высоким потолком, словно по проспекту, порой даже под руку, ступая бесшумно по окурочному настилу. Из предметов имеются в наличии только два кресла в углах, да перевернутый ящик из-под бутылок меж ними, прикрытый серой газетой. Бутылки, понятное дело, на газете, и в них всегда что-нибудь найдется. Тут же и стаканы, довольно, к счастью мытые. Кресла, надо сказать, роскошные, хоть и порядком засаленные, из какого-то антикварного гарнитура, который выгодней продавать частями. В них ловить глюки интересней, чем просто на полу, где гости ночуют на подстилках. 'Если уж напал глюк, то надо его спровадить с удобствами', — говорят гости, представляя себя членами космической экспедиции. Поэтому место и называется Космодромом. Но нашему составу было далеко до старта. Состав — это я, Танькин Витька и сержант полиции Сережа, поссорившийся с женой и решивший наказать ее своим неприходом. Он был в форме, потому как наутро выходил в дежурство и, не желая ее замарать о какой-нибудь прошлогодний окурок, выбрал себе кресло; я — другое, а Витька примостился третьим сбоку на подстилке. Сержант все время хотел общения, мешая нам с Витькой разговориться по- братски. Я подкидывала ему разные горячие темы — то про различие в марках 'Мерседеса', то про политику, то про футбол… Верный способ заставить мужика скушать свою же собственную энергию, отвлечь его от женской персоны. В этом я мастер. Я бывала в компаниях, где сидели тридцать пьяных мужиков, и никто еще до меня пальцем не дотронулся.
И вот наутро Сережа сопроводился. И мы с Витькой разбазарились.
— Ну мы с тобой и встретились! — подивилась я в очередной раз, поместив скукоженную фигурку у стены в центр своего взгляда.
Витька, грустно улыбнувшись, сказал: 'Доброе дело!'
— Помнишь, как вы с Танькой мне на день рождения крольчонка подарили? Думаешь, забыла?
— Как же. В девяносто третьем было. Перед отъездом. Осень, сентябрь. Так?
— Осень-осень… Давно Танюшу видел?
Не хотелось задавать неприятных вопросов, но куда ж от них денешься.
Витькина душа уползла вглубь тела, отчего оно поникло, обнажив изменения, происшедшие с той памятной осени. Явственно увиделось, что кожа держится на разболтавшихся связках, что она вялая и хоть и напоминает зрительно подошву, мускулы под ней жидкие. Что на верхней челюсти нет зубов и, прикрывая при разговоре рот трясущимися пальцами, Витька приобрел манеру не глядеть на собеседника. Зрачки были как два человечка, провалившихся в симметричные колодцы.
— Да бросила она меня, сучка. Прячется где-то по знакомым.
— Она ко мне приходила.
— Знаю.
— Откуда?
— Да есть тут один… Газеты продает. Иногда она приходит к нему на точку. Если встретимся — говорим немного, перекидываемся новостями. Вот начнется у него работа, пойду спрошу, не была ли. Может, посижу маленько там. Ты-то как? Ты смотри, чтобы этот мильтон не вернулся. Хотя, что ты?… Я сам за ним присмотрю. Вышла-то замуж?
— Не-а.
— А чего?
— Да все — какие-то злые, — я внимательно так на него посмотрела, стараясь, чтобы челюсть его с отсутствующими зубами из поля зрения моего выпала, и говорю, выгадав паузу:
— А знаешь что, Витя? Ты ведь теперь свободен? Бери меня замуж.
Витька неясно протянул:
— Ну-у.
Но душа его прояснилась. Это видно было.
— Я ведь от чистого сердца.
— Знаю.
— А что, у меня две квартиры.
— Хорошая невеста, с приданым.
— А то как же.
— А помнишь, как ты нам с Танькой помогла бежать со свадьбы в горы?
— Я замаскировала в вашей палатке полный котелок мяса, и когда вы истощили, так сказать, ресурсы на третьи сутки, был приятный сюрприз.
— Альтор, между прочим, котелок обнаружил с самого начала. Но не тронул. Вот пес был!
— Ну вы там три дня кувыркались!
— А то как же.
Мы допили последнюю бутылку, и Витька ушел караулить Таньку, пообещав раздобыть добавки. Я, между прочим, не гурманка, вин-коньяков не требую, предпочитая обычную водку, но чтоб заводского разлива. А вот Вадим был любителем пива. Ну и братание же было, когда он возник на пороге Космодрома с прижатым к груди трехлитровым баллоном и не выпустил, ведь, паразит, из рук, пока обнимался!
Подмочив души, мы стали медленно кружить по Космодрому, держась за руки.
Вадим спросил:
— Ты где столько лет была — в депресняке?
— Да что с тобой? Просто жила другой жизнью.
— У меня каждое утро — другие жизни. Все зависит от девчонки, которая меня разбудит.
— Ну и кто у тебя на сегодня? — Одна и та же, к сожалению. Уже три года. Я ведь женился. У нас с женой одно общее свойство — мы оба любим меня.
— Понятно. Уезжать не собираетесь?
— Не собираются только дураки и калеки.
— Помнишь, как мы плакали, когда провожали Левика в Израиль? Он мне в тот год открытку прислал.
