Напоминающий засохший гриб.И кажется мне, что давно уж плаха Приять должна б того, кто так погибВ бездействии, как этот человекС глазами вяленых на солнце рыб. И он мне всех противнее калекИ торжествующих чертей Энзора:Ведь я классический по духу грек, И чужды мне Содомы и Гоморра.Но я устал от сотни хризалид,Устал от материального позора! И всё же это мне сужденный вид,И я вернусь под шутовскую маску,В объятия суровых Немезид, Чтоб досказать таинственную сказкуВ железной вязи дантовских терцин.Я заслужил лазури вечной ласку, Низверженный я Божий Серафим!
ПАСТУХ
Я был пастух и гнал овечье стадоВ ущельи темном средь нависших скал:В Иерусалим пробраться было надо. Но отовсюду хохотал шакалИ волки щелкали на нас зубами,И я дубиной стадо защищал. И две овчарки с пламенными ртамиМне помогали вражий легионУдерживать за черными тенями. Но всё ж то тут, то там, как испокон,Заблудшая овца вдруг исчезала,Хоть и дробил я черепа сквозь сон. Так шли мы долго... Звездная уж залаСовсем поблекла, словно ведьма злаяВсе звездочки на вертел нанизала. Собаки с пеной шли у рта, не лая,И волки растащили всех овец.И шел я, шел, себя не понимая, Пока в тумане утра, наконец,Не узрел пред собой Иерусалим,Где в храме будто бы живет Отец. Но не посмел опальный серафимПредстать пред Ним с собаками лютыми,И он заполз в пещеру, как филин, – И жизнь свою закончил в строгой схиме.
ЗАУТРЕННЯЯ
Над красными чалмами будякаДва беленьких порхают мотылька,Что на заре лишь вышли из коконаИ засверкали в небе, как икона.Как мог червяк из черной хризалидыВдруг запорхать в лазури, как сильфиды?Как мог в мозгу воинственных татарНайти себе божественный нектар?Но не такое ж чудо я, поэт,Творящий миф, где вовсе мифа нет,Берущий нектар прямо из могил,Где никаких уж нет небесных сил?И не три дня, а целый страшный векЯ претворяю мир, как древний грек.И даже пыльца на моих крылахОт времени не претворилась в прах.Я тот же всё опальный серафим,Спешащий в райский Иерусалим.Открой же Сыну Блудному, Отец,Ворота солнечные наконец!