плотника. Даже не толкнул, отпихнул, как отталкивают от себя кусок нечистот.
Приговоренного снова подхватили два уже очухавшихся и порядком разозленных стражника. Его потащили к колу.
Он мог лишь глухо мычать и вырываться – сучить ногами и дергать связанными руками.
В толпе женщин не было. Именно поэтому стража легко и непринужденно сдернула с плотника штаны. Его легко вскинули на импровизированный помост…
– М-м-м-!! М-вы-ы-ым!!! – бешено завыл плотник.
Уже сейчас он пожалел о том, что вообще появился на этот свет. Ибо кол – это не просто боль и смерть. Это еще и страшнейшее унижение, с которым ничто не может сравниться.
И хотя конец казни был уже не за горами, но все еще не так близко – один из стражников подобрал с земли гигантские ножницы-секачи, поднес их к мужскому достоинству плотника…
– Отойдите подальше, а то забрызгает.
Вжик!
Хлынуло, в самом деле, очень сильно – светлый песок мгновенно обагрился бордовой струей. А плотник все выл и выл… это очень сильно давило на уши, кое-кто поспешно ушел домой. А кровь все лила и лила…
Постепенно плотник начал обмякать, бледнеть и, в конце концов, пару раз дернувшись, затих. Толпа двинулась в трактир.
…Столь суровые законы разработал, обосновал и составил король Симон Ордуэн, прадед нынешнего короля – Элнера Ордуэна. Старик-король, прозванный в народе Свирепым, составляя этот свод, ориентировался на Правду «славных». Око за око, зуб за зуб. Старейшие постулаты нашли свое применение в столь резких законах. Ходили слухи, что у Свирепого явно не в порядке с головой, ибо такой жестокости никто от него не ожидал. Существовали даже попытки поднять восстание, однако старик-король доказал, что свое прозвище он носит не зря – заговорщики и их ближайшее окружение были сожжены заживо.
А потом, спустя пару лет, люди поняли – несмотря на свою кровавость и жестокость, эти законы действительно являются законами! А не кучей букв, связанных воедино.
Отрубание руки за воровство – ну так кто заставляет вора воровать? Если сумел – молодец. Не сумел – тебя никто не заставлял, не обижайся.
Отрубание языка за поклеп и лжесвидетельство – так будут меньше врать.
Каторга за грабеж – будут меньше грабить.
Ведь никто же не заставляет?
Но был один щекотливый момент… согласно законам Свирепого за слово «мужеложец» любой мужчина имел право вызвать обозвавшего на поединок.
Но в это время мужеложество стало одним из многих «пикантных услаждений» для высших слоев общества. Поэтому он использовался редко.
Несмотря на всю свою жестокость, Свирепый был хорошим королем, прекрасно понимающим одну простую, но в то же время редко выполнимую для любого лидера вещь – правитель обязан быть жестким, ибо он отвечает не столько за себя, сколько за народ.
…В трактире стояла гнетущая тишина, нарушаемая редкими шепотками. Как ни странно, никто не пил, у всех оставалось еще слишком свежее впечатление от казни.
Тишину нарушил Альфаран:
– Слушайте, мужики, я понимаю, что у вас на душе муторно, но я приезжий и многого о вашей деревне не знаю. Почему он сделал это? – на последних словах он потупил глаза в стол.
Поначалу никто не ответил. Кое-кто даже начал приподниматься со стульев, сжимая кулаки – дескать, чего лезешь не в свое дело? Их остановил староста:
– Э-э-э, народ, чего бучу поднимаем? Чай, оторваться хотите? Так на левый бок парня гляньте, авось умишка-то прибавится.
На левом бедре у Альфарана покачивались ножны с «кразом». Кинжалы лежали в суме, притороченной к седлу, – их он решил до поры до времени не светить.
Особо горячие сразу же опустились назад, ибо парень, подтверждая предупреждение старосты, положил руку на рукоять меча.
Староста был гораздо умнее всех и прекрасно понял, зачем Альфаран задал такой провоцирующий в какой-то мере вопрос. Народу нужно было скинуть хоть часть того напряжения, которое скопилось во время казни. Да и опять же – интересно все-таки.
Поэтому он вдохнул поглубже, сглотнул слюну и степенно заговорил:
– Да мутная это история, парень, очень мутная… Дело-то три дня назад было – на Мирайлы день, ну то есть ночью. Все уже спали, а тут такой детский визг и плач из его дома, хоть уши затыкай, – старик вздохнул. – Слава богам, что Ратмира тогда в деревне не было – в город за пшеницей ездил, он бы эту паскуду своими руками убил.
– Убил бы! – бухнул тот из-за стойки. – У нас за такое в болоте топят!
– Ну и дурак, – беззлобно отозвался староста и тут же снова повернулся к Альфарану: – Ну, значит, слышит Гадад, – он указал на средних лет темноволосого мужчину, – визг детский, его дом аккурат рядом с домом плотника. Ну, значит, он мигом, в одних подштанниках, к плотнику забегает, а там… А там Авель – так дочку его звали – лежит. Ноги в крови и на голове синячище такой здоровенный. И тут же мразь эта, ноги раскинул – вся мудя в крови…
Теперь в разговор вступил Альфаран.
– Правильно, что тебя не было, – сказал он Ратмиру. – А то тебе же убить – все равно что чихнуть. Сжал бы посильнее его, да и все. Но, по-моему, надо, чтобы он помучался перед казнью, чтобы аж башкой об стену бился.
– А он бился… – хмуро буркнул один из сидящих в уголке мужиков.
– Значит, правильно. А то что такое – ты бы ему врезал разок, он бы даже боли не почувствовал! А так хоть немного осознал, каково девчонке было, – ответил Альфаран.
– Ну ладно, – староста махнул головой. – Ратмир, налей всем по кружечке темного. Помянем Авель.
Надо ли говорит, что кружечка постепенно переросла в кувшинчик, а потом в бочку?
Конечно, покажется, что нельзя напиваться по такому поводу, как поминки, однако не надо забывать, что деревня – это не город. Особо этикета и правил поведения нет – все свои, все на виду… так к чему пытаться спрятать коня под травинкой?
Альфаран дал себе зарок, что в течение месяца (как минимум) он пить не будет. Надо сказать, что искушение было очень велико, все-таки Ратмир пиво варить умел и любил. Однако зарок есть зарок – можно нарушить обещание, данное другому, но нельзя нарушить обещание, данное себе. Просто нельзя. Выпей Альфаран хоть кружку пива, он бы просто перестал себя уважать.
Ратмир же таким обещанием связан не был, а потому выпил больше пяти литров пива и сейчас что-то бурчал, сидя рядом с Альфараном.
– Чего ворчишь, как пес перед костью? – окликнул он его.
Ратмир, словно нехотя, очнулся и посмотрел на парня осоловелыми глазами:
– Да, нахлынуло, знаешь, память старая…
– В смысле?
– Помнится, мы так же с ребятами из роты пили. Я же с… с-служил в тяжелой пехоте. Знаешь же, двуручники…
Ратмир говорил о пехоте, закованной в тяжелые латы, с тяжелым оружием. В основном применялась для ударов с флангов и очень редко – для фронтовых атак.
– А-а-а, знамо дело. Читал… И что, как?
– Да как-как, поначалу даже с моей силищей тяж-ж-жко… – Он опрокинул в себя еще полкружки пива. – Кроссы долгие, полосы препятствий-й… тоже долгие… опасные… у нас два человека искалечились, один вообще погиб – в яму с горящим жиром земли упал…
Альфаран хмыкнул, «жир земли» – так не особо грамотные люди называли нефть.
– И это все, что вспоминается? – тут же сказал он.
