Султан и его мать замерли, сидя бок о бок друг с другом. Затем они начали кричать.
А потом портной, пошатываясь, прошел мимо покрытых пленкой пота евнухов, которые продолжали таращиться вперед. Им под угрозой смерти запрещалось предпринимать что-либо без приказания, поэтому они оставались на своих местах, как их и обучили.
Никто не осмелился следовать за ним.
В конце концов Абдул достиг двора, где до него уже не доносились крики вдовствующей султанши и ее сына, и сел на солнце перед выцветшим и высохшим фонтаном. Когда-нибудь, решил он, он сделает так, что все фонтаны во дворце снова заработают, потому что ему очень хотелось услышать, как плещется вода на ажурных плитках.
Он снова был свободным человеком.
Скорпионовый камзол оказался столь успешным предприятием, что он продолжил свои эксперименты, пока султан спал. Подчиняясь его указаниям, Мириса и ее муж отправились в пустыню и вернулись с полными корзинами. В плетенках находилось достаточное количество тарантулов, чтобы полностью покрыть темную поверхность сиденья в паланкине, предназначенном для транспортировки султана на казнь, хотя вшить их в сиденье оказалось задачей гораздо более сложной, чем вшивание скорпионьих хвостов, потому что на этот раз он работал с отравленными резцами, а не с отдельными жалами.
Вот сейчас почерневшие зады султана и его матери будут раздуты от одного из самых мучительно переносимых ядов в мире, известных аптекарям. Они в конце концов умрут среди ужасающих выделений смертельного гноя, но у них будет время поразмышлять о причине такой злой судьбы.
Абдул пошел на запах жарящейся дичи в султанскую кухню. Он решил как следует подкрепиться, прежде чем освободить молодого Баязеда из восьмилетнего заключения в тюрьме и прежде чем занять место придворного любимца возле первого мудрого правителя государства за многие десятилетия.
Один выходной
В тот вечер, когда я повез отца на запад, он был мертв уже в течение тридцати пяти лет. Знаю, что звучит это странно, но случилось следующее:
Я стоял на табуретке в ванной комнате, обдирая старую краску со шкафчика для белья с помощью одного из этих электрических фенов, и мысли мои были далеко. Краска вспузырилась и легко поддавалась нажиму скребка, но мне оставался еще где-то час работы, поэтому я прикидывал, что еще надо сделать в тот день, думал о проблемах с персоналом, которые возникли у нас в залах, а потом я неожиданно вспомнил, что сегодня Хэллоуин. И это немедленно заставило меня подумать об отце.
Признаюсь, что теперь вообще-то я не думаю о нем так часто, как бывало, но на Хэллоуин у него был день рождения, и хотя он никогда особо не любил отмечать даты, мы обычно ходили куда-нибудь пропустить по стаканчику, — обычно в «Королевский дуб».[53]
Пока я отжигал полоску старой зеленой краски, меня поразила мысль, что он бы пришел в восторг от этого навороченного приспособления, которым я пользовался, вместо старомодной паяльной лампы, которую, бывало, нам приходилось мучительно возвращать к жизни каждый раз, когда нам надо было ободрать старый лак. Он очень любил технические приспособления и изобретения, которые экономят время, его просто приводило в восторг то, как они работают. У него не было никакого особенного образования — ни высшего, ни технического — в те дни, когда он ходил в школу, образование ценилось невысоко, но обычно по вечерам он сидел на кухне, возясь то с тем, то с этим, то мастерил музыкальную шкатулку, то корпус для часов, говорил он мало, просто наслаждался простой точностью, которая требовалась для подобных занятий.
Я как раз подумал о том, чтобы отдохнуть и открыть банку пива, когда зазвенел звонок. Жена моя ушла в кино с подругой, и их не было всего час, поэтому, выключив фен и направляясь к входной двери, я подумал — уж не отменили ли их сеанс?
Когда я открыл дверь, я чуть не выпрыгнул из собственной кожи.
За дверью был отец, он стоял на ступеньках в своей старой коричневой кожаной куртке, а руки держал в карманах. Я не мог вымолвить ни слова. Я даже открыл рот, но ничего не получилось.
— Здесь жутко холодно, — сказал он. — Можно я войду?
Я был настолько потрясен, что просто отошел назад и открыл дверь пошире. Он вошел внутрь и миновал меня в коридоре. От него немного пахло баночным табаком, в точности так же, как когда он был жив. Выглядел он хорошо, — так же, как в конце того лета, когда попал в больницу. Загорелый, слегка исхудавший, волосы немного редеют, на бугристом носу, который он неоднократно ломал в молодости, — очки. Изборожденный морщинами лоб, прямо как у меня, и глубокие впадины, идущие от скул к челюсти, в точности такие, как начали появляться и на моем лице. Моя жена всегда говорила, что я стану его точной копией, когда состарюсь.
Так он стоял, держа руки в карманах, и ждал, когда я приглашу его в гостиную, что я и сделал.
— Здесь хорошо. Милая квартира. Ты, наверное, доволен тем, как устроился.
Он оглядел комнату, увидел стул с прямой спинкой и сел на него.
— Что… что ты тут делаешь? — Ничего лучше я не придумал и сказал именно это.
— Хэллоуин, — сказал он, все еще оглядываясь и осматривая комнату. — Мой день рождения. Знаешь, я бы выпил полчашки чаю.
По-прежнему остолбеневший, я пошел в кухню и поставил чайник на плиту. Когда я вернулся, он все еще сидел, держа руки в карманах, и с восхищением смотрел на полки.
— Черт, у тебя все еще стоят эти часы, — сказал он, указывая на тикающую коробку, которую сам он и сделал тысячу лет назад. — Они по-прежнему отстают на полминуты в день?
Я просто таращился на него.
— Как ты сюда попал? Я думал, что ты… — Я не мог заставить себя это произнести.
— Не знаю, — ответил он и нахмурился еще больше. — Я раньше никогда не возвращался, даже в дни рождений. Думаю, меня просто отпустили на один вечер — в качестве вознаграждения. Как Кэт? Все в порядке?
— Да, отлично. Ушла в кино.
— А где дети? — Он оглянулся в поисках детей.
— Они уже не дети, пап. Стивен женился, и у него самого уже выросли дети.
— Ну, знаешь, я ведь их не видел довольно давно…
— Все еще не могу поверить, что ты здесь.
— Да. Думаю, не можешь. — Он поднялся и принялся ходить по комнате. Он никогда не умел долго сидеть спокойно. Ненавидел телевизор. Предпочитал работать где-нибудь в сарае, мастеря что-нибудь на токарном станке. Сарая теперь нет. Весь наш район уже не существует.
— Отец…
— Ммм? — Он разглядывал рамочки с фотографиями, стоящие на книжных полках.
— Не знаю, что сказать. Это… невозможно.
Он постоял минуту или две молча. Он и когда жив-то был, особенно много не разговаривал.
— Для меня это тоже странно. До этого было… ничто. Больница. Причем давно, заметь.
Я осознавал, как проходят минуты, и боялся, что ему надо будет уйти, а мы так и не скажем друг другу чего-нибудь важного. Внезапно мне показалось, что он понял, о чем я думаю. Он провел рукой с взбухшими венами по редким каштановым волосам и стал на меня смотреть — долго и тяжело.
— Думаю, я могу остаться на вечер, сынок. Не знаю, как долго меня тут не было. Мать твоя умерла? — это было скорее предположение, чем вопрос.
— Да. Вскоре после тебя.
— Хмм. — Он держал сейчас свадебную фотографию Стивена, моего сына, и его жены.
— У тебя все еще цел тот старый мотоцикл?
— Ммм, нет… Его уже давно нет, пап.
— Жалко. А то мы могли бы поехать в Рейнольде и взглянуть на старый дом.
Мне не хотелось говорить ему, что улица теперь осталась одна такая, потому что все дороги вокруг
