стаканчики мороженого, постоянная круговерть, головная боль укачавшихся дорогой, потерянное время, чья-то сельская идиллия по соседству, пустая трата солнечного света и друг друга. Дурацкая, дрянная роль самоублажения, когда то входишь в штопор, то выходишь из штопора.
Ли уверенно, не замечая окружающих, шла рядом с держащимся бок о бок Хеймдом. В этом кафе она казалась более чужой, чем инопланетянка. Объявилась из такого места, которое было недоступнее Марса — из кино, с экрана телевизора, из грез, соткалась из эфира.
Они сели за столик с горой заляпанных кетчупом тарелок, пластмассовых чашек и грудой обслюнявленных салфеток. Ли подалась вперед и взяла Джона за руки.
— Ты уверен насчет джинсов? Не думаешь, что это немного в духе Мэрилин и Страсберга? Не чересчур? Ты точно знаешь?
— Послушай, это всего лишь загородный обед. Ты выглядишь сказочно. Ты — звезда; никто даже не заметит, в чем ты одета.
— Еще как заметят. Прости, что занудствую, но это очень важно.
— Нисколько не важно. То есть я хотел сказать, не важно, что ты занудничаешь. В этом смысле.
— Спасибо. А что там у меня с волосами?
Джон улыбнулся. За спиной Ли он заметил компанию таращившихся на нее парней. И повсюду тупые наглые глаза на жующих физиономиях. Мимо продефилировала парочка. Женщина покосилась в их сторону, присмотрелась, потянула за рукав спутника и что-то зашептала на ухо. Гомон голосов упал на октаву и превратился в шушуканье. Десятки нескромных глаз смотрели прямо на них, а Ли продолжала рассуждать о волосах.
— С тобой так всегда? — поинтересовался Джон.
— Что именно?
— Незнакомцы лупятся со всех сторон.
— Не знаю. Наверное. Меня узнают. Ты абсолютно уверен насчет волос?
— И тебя не раздражает?
— Что — волосы? Боже мой, еще как!
— Да нет, взгляды.
— Я не замечаю. Иногда, наоборот, бесит, когда не удается перехватить посторонний взгляд. Я с детства привыкла. Обычно ношу защитные очки. Но сейчас оставила в машине.
Зал смотрел, словно ожидая некоего события, развития повествования, сценария, музыки, света и работы оператора. Подтверждения. Коллективный взгляд не доставлял удовольствия. Он балансировал на грани угрозы и недоверия. Кто эта девица, что прикидывается Ли Монтаной и хочет, чтобы мы ей поверили? Настоящая Ли Монтана? Если так, какого черта ей здесь надо: нечего удивлять, когда они не готовы — не захватили фотоаппаратов, не побрились, не подмыли задниц, не купили презервативов, не взбодрились выпивкой. Просто ехали по своим делам. Безумная дорожная история, смущающая их буйную фантазию. Они смотрели и ждали. Джона пробрал озноб.
В противоположном конце зала поднялась девочка лет семи-восьми, не больше. Мать вдохнула ей в ухо вместе с дымом приказ и толкнула в спину так, что та споткнулась и меж столиков двинулась в их сторону. Но на середине пути растерялась и с жалобным видом повернула обратно к родителям. Отец, наверное, из здешних завсегдатаев, чертыхнулся и рубанул воздух ребром ладони. И девчушка продолжила вверенную ей миссию. Ее никто бы не назвал симпатичным ребенком — чрезмерно раскормленная, с выпирающим животиком и толстой попкой, в грязно-розовом неказистом комбинезончике. Она носила пластмассовые серьги и красила крохотные ногти. Девочка подошла к их столику и уставилась на Ли.
— Вы Ли Монт?.. — Она нахмурилась, вспоминая фамилию, и чуть не расплакалась.
— Да, милая.
— Напишите! — Девочка хлопнула на стол салфетку и обгрызенный карандаш для глаз. Жирный грифель приставал к салфетке и рвал бумагу. Девочка схватила трофей и бросилась обратно к родителям. — Это она, мама!
Показалось, что находящиеся в зале выдохнули все разом. Вернулся с подносом Хеймд. Парни поднялись на дыбы и тянули шеи, как вынюхивающие дичь борзые. Кто-то, безбожно фальшивя, принялся мурлыкать песенку Монтаны. Кто-то рассмеялся. Родители посылали детей по двое и по трое.
Рядом внезапно оказалась взвинченная, взбудораженная женщина с длинными прямыми волосами, в выцветшей темно-красной юбке, прикрывавшей блеклые, жирные, помятые ляжки.
— Я тебя люблю! — взвизгнула она. Бесцветные глаза пристально смотрели на Ли. — Ты изменила мою жизнь. Ты — мое вдохновение. Я бы умерла, если бы не ты.
Она выставила вперед два грязных кулака. Джон подумал, что женщина собиралась ударить Ли, но та в последний момент перевернула руки и жестом мольбы протянула к своему кумиру. На запястьях белели перекрещенные шрамы.
— Если бы не ты, я была бы мертва. Я тебя люблю. Люблю.
— Думаю, нам лучше уйти. — Хеймд взял Ли под локоть и повел от столика.
— Люблю! — В отчаянном голосе послышались упрекающие нотки.
Джон неуклюже вскочил на ноги. Поднос соскользнул со стола и шлепнулся на пол.
— Господи!
Его движение взорвало зал. Отодвигаемые стулья скрежетали ножками по полу и опрокидывались, брякали вилки и ножи. Все вокруг наполнилось криками:
— Ли, сюда, к нам!
Они двигались к выходу, к солнцу, но люди преграждали им путь, толкались и пихались.
— К нам, сюда!
— Ой-ой-ой, — послышался рев за спиной. — Ли, пососи мою шишку. А я тебя трахну в зад. В твою красивую задницу.
Люди давили и напирали. Хеймд обнял одной рукой Ли, а другой ладонью вперед отталкивал толпу. Ли опустила голову, уперлась взглядом в пол, ссутулилась и скрестила на груди руки, стараясь казаться как можно меньше.
Джон работал локтями сбоку. Но тут его пребольно ударили по почкам. Что-то пыталось пролезть у него под мышкой. Джон скосил глаза и понял, что это очень маленький и очень древний старикашка. Он пер вперед, а его рот растягивала похотливая ухмылка. Джон оттолкнул его прочь, но сам споткнулся о бровку тротуара. У ног свалился ребенок. Он попытался его поднять, но не смог.
— Ли! Ли! Дай я тебе задую!
Прямо перед Джоном женщина сжимала ручки кресла-каталки так, словно это был стенобитный таран. Передние колеса наезжали на щиколотки.
— Извините, извините, извините.
Калека в каталке сгибалась почти под прямым углом, огромная голова на слабой шее моталась взад и вперед, глаза выкатились, из разинутого рта вывалился язык, скрюченные лапки сучили по сторонам.
Хеймд наконец добрался до машины, и Джон испытал приступ страха, потому что решил, что его бросят посреди этой безумной оргии и толпа, разъяренная тем, что богиня дематериализовалась в немецком авто, от любви и преданности раздерет его на куски.
— Ли! Ли! Подождите! — закричал он и, как все остальные, начал энергично действовать локтями, ударив при этом девочку-подростка по шее. Тело, извиваясь, приближалось к машине. Хеймд заметил его и, помогая, дернул к себе. Джон открыл дверцу, ввалился внутрь и, рискуя размозжить кому-нибудь палец, резко захлопнул дверь за собой. Ли откинулась на коричневую кожаную спинку, сморщила нос и улыбнулась:
— А я решила, что ты потерялся. — Она расправила волосы.
Хеймд завел мотор. Внутри «мерседеса» было темно: окна загораживали прижатые к стеклам и пятнавшие их лбы, щеки, ладони и ноздри — этакое маленькое брейгелевское полотно. Рядом с Джоном черноволосый мужчина средних лет широко разинул рот и, словно вурдалак, присосался вывернутыми губами к окну. Слюняво-желтый язык кругами лизал стекло. Рядом безумно подмаргивала еще одна рожа. Машина сотрясалась и громыхала, как сбившийся с ритма барабан. Бух! Бух Ли! Ли! Ли! Они медленно ползли сквозь толпу. Хеймд умело пробирался между припаркованными автомобилями.
— Ну как, Хеймд, выкрутились?
