— Знаю. А если бы были на самом деле?
— Если бы были на самом деле, то, думаю, метали бы икру на водоросли и твоему ныряльщику пришлось бы оплодотворять ее спермой.
— Нет, так не пойдет. Не слишком-то сексуально дрочить на морскую травку. До сего времени дело кончалось играми и язычком. Верхняя половина в порядке. А вот нижняя вызывает сомнения.
— Понимаю.
— Помоги, Джон, — умолял Клив. — Мне надо быть логичным с самого начала. Иначе никто не поверит.
— Ну, знаешь, я вообще сомневаюсь, что кто-нибудь поверит в подводника Гарта Мактавиша, который трахает дочь Нептуна Сиару и балуется на закуску с треской.
— Очень остроумно. И какова, на твой поэтический взгляд, основная трудность обольщения русалки?
— Добиться эрекции в Северном море.
Джон не уставал удивляться настойчивому желанию продавцов книжных магазинов разнообразить ассортимент товара своими произведениями. Сам он стал поэтом. Клив — эротомаринистским писателем. Дороти составляла психолого-политический самоучитель для женщин. А хозяйка магазина миссис Пейшнз неспешно дожевывала сборник бабушкиных рецептов, который потом намеревалась опубликовать. В других лавках подобного явления не наблюдалось. Продавцы магазинов одежды не спешили после работы домой, чтобы там на досуге заняться моделированием белья, а в аптеках не торчали новоиспеченные Марии Кюри и докторы Джекиллы. Только в книжных магазинах утверждение «Я продавец» сопровождалось быстрым многозначительным «однако», которое предполагало наличие скромной рукописи. Весьма трогательно. Жалко, но трогательно.
Клив затолкал полсдобы в рот и начал листать Ли Монтану. Стакан с кофе он поставил на «Камень- неудачник». Джон быстро спас творение и поместил обратно между Купером и Дей-Льюисом.
— Боже, чего бы только не дал, чтобы добраться до этого! — Клив осыпал липкими крошками идеально чистую лобковую кость Ли Монтаны. — А ты?
Джон понял, что оказался на перепутье. Он мог набрать в легкие побольше воздуха и выпалить: «Ты имеешь в виду, поиграться с милашкой? Так знай, я вчера ее поимел». И получить мимолетное удовольствие, наблюдая, как задохнется от удивления Клив, а потом примется задавать недоверчивые вопросы. Да, было просто замечательно, настоящий секс. Что ты говоришь? И так и этак. А затем оба. Кайф. Только знаешь, мне не стоило об этом рассказывать. Да, да, она меня просила. Не знаю, мне кажется, они настоящие. Вопросы посыплются один за другим. Лично, по телефону, дома, на улице. Одни и те же вопросы — пошлые и откровенные — дни, недели и годы. Со временем ответы станут идеально отточенными, от постоянного повторения превратятся в рутину, как попурри певца, упорно возвращающегося к своему единственному хиту. Джон взглянул на «Камень-неудачник» и понял, что его хрупкое творение погибнет под твердым переплетом славы Ли Монтаны, поэтический огонь угаснет и Джон Дарт-стихотворец превратится в Джона Дарта-продавца, которому однажды повезло и он выиграл приз в сексуальной лотерее. Тогда он решил, что ни одна живая душа не должна знать о том, что произошло прошедшей ночью. Вопрос в конце концов риторический. Пусть Клив сам на него отвечает.
— Я бы все отдал за одно прикосновение. — Напарник немедленно оправдал его надежды, а Джон подумал: именно такова и будет цена. — Распрощался бы даже с гонораром за «Плавники желания».
Джон рассмеялся.
— Смейся, смейся, только не заливай, что не успел ее натянуть.
У Джона екнуло в животе.
— Это как?
— Я тебе объясню, мистер Поэтическое Вдохновение. Пришел домой, взгромоздился на Петру, а представлял Ли. Закрыл глаза и воображал, как тебе подмахивает эта дивная задница. Только сжимал зубы, чтобы не выкрикнуть чужое имя.
Джон облегченно хмыкнул.
— Ты счастливчик — есть на кого вываливать фантазии. Она может показаться ворчливой стервозиной, но по крайней мере принимает в себя твою генетическую муть. А у меня только миссис Рука и пара трусиков Дороти.
— Черт возьми, как ты их добыл?
— На прошлой неделе она принесла на работу пакет из прачечной. И я стянул из него парочку беленьких «Маркс и Спаркс»[3]. Совсем не предел мечтаний, но мастурбанту выбирать не приходится.
— Ты мерзок, Клив. Но дело даже не в том — ты мерзок предсказуемо, без всяких фантазий.
— Как бы не так! Я изрек тысячу слов по поводу анального секса с русалкой. Скажешь, это мерзость без фантазии?
— Была бы с фантазией, если бы сношение с русалками было возможно. У них нет задниц.
— Есть.
— Нету. От пояса и ниже они как рыбы — одно отверстие, и то клоака. Это совсем не то.
— Хочешь сказать, их трахают одновременно и по-нормальному, и наподобие голубых?
— Если угодно, да.
— Действительно, отменная мерзость. Я собираюсь совершенно переосмыслить шестьдесят девятую оральную сцену. Только не говори Петре, ладно?
— О чем? Что у рыб одна-единственная дыра?
— Нет, про трусики.
— Ладно, наверное, не скажу.
— Джон, пожалуйста, не надо никаких этих старых «наверное». Не скажу, и все.
А вот что он расскажет Петре? Она риторических вопросов задавать не станет, когда поинтересуется, где он провел прошедшую ночь. Клив прав: эта женщина ворчливая стервозина. К тому же настырная, злобная, вспыльчивая, шумливая, без всякого чувства юмора, непрощающая и склонная буквально к реактивному насилию. За два года Джон ни разу успешно ей не соврал. Поначалу он, конечно, пытался — придумывал на пробу какую-нибудь маленькую ложь: я задержался, потому что пришлось помогать сардинцу-шарманщику ловить его обезьянку; променял магазинные деньги на горсть волшебных бобов; вынес мусор, это другой мусор; меня просил об этом приятель. Но что, черт побери, сказать ей сегодня? Не бери в голову — как-нибудь образуется. В худшем случае она решит, что он переспал с другой, и угробит его.
Джон посмаковал возможность оказаться угробленным. Нет, не то. Потом в его голову пришла мысль, что все очень странно: если бы он встретил Петру сегодня впервые, то решил бы, что она очень миленький идущий напролом кошмар, каковым в самом деле она и была. Но Петра — его подружка, а подружки созданы не для обожания. Они рядом только потому, что не иметь подружки еще хуже, чем ее иметь, поскольку если подружки нет, приходится изводить себя самому. Джон знал, зачем нужна ему подружка. Без подружки становишься Кливом и в голову лезут фантазии о рыбе. Он не знал, почему выбрал именно эту. Хотя ответ был таков: он никого не выбирал, выбрали его. Петра и Дороти.
Дороти и Петра — лучшие подруги. После того как Джон устроился на работу в магазин, в самый первый вечер Дороти и Клив повели его выпить в паб, и там он был отдан Петре. Дороти бросила на него взгляд и решила: пожалуй, ты подойдешь моей подруге. Та работала в фотоателье в начале улицы. Конечно, ничего подобного Дороти не сказала, но Джон был знаком с манерой девчонок — они охотились парами. Дороти подумала: «Пока у меня есть мрачный штукатур Слим, этот мне ни к чему. Но подруга Петра вполне может летом им позабавиться. Не дело бросаться свободным мужчиной».
На следующее утро он проснулся в постели Петры — с новой работой и с новой подружкой.
Петра была неистовой, и ее неистовость притягивала к ней Джона. Не страх ее неистовости, хотя присутствовал и он, а исходивший от Петры жар, ослепительная яркость ее яростной самоотдачи. Петра никогда не пожимала плечами, не говорила: «Кого это волнует?» Она волновалась обо всем, за все и про все. Ее жизнь напоминала сжатый кулак, и Джона это удивляло и завораживало. Сам он представлял собой явную противоположность: вся жизнь — сплошные пожимания плечами и раскрытая ладонь. Почему эта дикая, миниатюрная, напористая, сердитая, наэлектризованная девушка день за днем набрасывалась на
