которой должен был отходить его брат.
«Как бы малыш не потащил за собой эту дуру корреспондентскую, – нервничал Ибрагим, рассуждая о том, насколько трудней в этом случае станет путь Идриса. Когда же после преодоления небольшого бугорка взгляд старшего Келоева коснулся чуть приподнятой над тропой хорошо знакомой фигуры в черной джинсовой куртке, его сердце осыпалось вниз тысячью измельченных песчинок, из которых уже никогда не собрать единого целого. Придавленный чужим телом, на тропе лежал Идрис.
– Брат! – вскричал Ибрагим, и большими прыжками устремился к телу младшего Келоева. Под ногами заплескались фонтанчики выбиваемой земли, сунувшийся вслед за ним моджахед словно споткнулся и, сгорбившись, повалился на землю. Та же участь постигла боевика, ринувшегося ему на помощь. Ибрагим рывком сдернул тело Барбары и вдвоем с подскочившим откуда-то сверху моджахедом потащил брата под укрытие окружающих деревьев. Вокруг свистели пули, но ни одна из них не коснулась сгорбившегося под тяжестью горя Ибрагима. А вот другому, тащившему Идриса боевику повезло меньше – срикошетившая от камней склона пуля ударила его в шею. Фонтан красных брызг вырвался на волю, раскрашивая окружающую листву алыми пятнами. Боевик выпустил голову Идриса и, зажимая руками рану, с хрипом повалился на землю.
– Уходим! – прорвался громкий окрик Ибрагима сквозь грохот выстрелов, своих и чужих. – Уходим! – крикнул он еще раз, стараясь заглушить этим криком боль утраты.
– Уходим! – как эхо повторил кто-то из моджахедов, и боевики, продолжая стрелять, начали отходить в глубину леса.
Трупы убитых тащили на себе, но один труп, вынести который смельчаков уже не нашлось, так и остался лежать на простреливаемой полосе земли. Конечно, так поступать было нехорошо, но сколько еще таких мертвецов осталось сегодня в этом лесу? Всех не унесешь. «Ничего, – рассуждали уцелевшие, о произошедшем бое в округе уже знали все, – ночью придут родственники и заберут, а кого не заберут, значит, там, за пределами леса, он никому не нужен. И к чему его тогда тащить?»
Так что совесть отступавших была чиста. Неся на руках три трупа, боевики из последних сил поднимались на вершину высоты.
Перевалив через нее, Ибрагим намеревался выйти на старую дорогу, переждать близ нее какое-то время и под покровом ночи дойти до родового селения.
Подполковник Трясунов
– …Противник отходит. Море трупов, – слегка переволновавшийся радист вместо нормального доклада выплескивал в эфир нахлынувшие эмоции.
– Наши потери? Прием, – сколько и чего потерял враг, можно было подсчитать и попозже.
– Я… ну… раненые есть…
Приотставший в самом начале боя радист, теперь оказавшийся среди действующей на левом фланге первой тройке ядра, был не в курсе понесенных потерь. Видя лишь общую картину боя, даже иногда умудряясь постреливать сам, он, тем не менее, не видел, как упал Ляпин, и не имел информации от пробивающихся наверх, к группе Ефимова, бойцов второй тройки ядра. Он просто знал, что «чехи» отступают, что командир где-то впереди и что скоро, судя по всему, бой закончится.
– Ладно, качай связь! – Поняв, что большего от «потерявшегося» радиста он не добьется, Трясунов, тряхнув головой, словно сбрасывая навалившуюся усталость и отдав гарнитуру дежурному радисту, ступил на ступеньку лестницы. – Как только появится конкретная информация, сообщишь дежурному, – комбат кивнул на стоящий на столе телефон. Я у себя, – после чего он спустился по лестнице и, сжав зубы, пошел вперед.
– Только бы не упасть, только бы не упасть! – твердил подполковник, идя к своей палатке. Болезнь и особенно этот бой его совершенно вымотали.
Теперь поняв, что все действительно заканчивается, а того, что уже произошло, не изменить, он позволил себе передышку. Зайдя в командирскую палатку, Трясунов наглотался корвалола и буквально повалился в остывшую за время его хождения кровать. Сердце никак не хотело работать, но болело у него не сердце – душа…
Старший Келоев
Выскочив на высотку, боевики Ибрагима услышали, как впереди, чуть ниже по склону, часто-часто застучали автоматные очереди. Бросив убитых и раненых, они рассыпались в разные стороны и залегли. Ибрагим спрятался за ближайшее дерево и, привалившись к нему плечом, осторожно выглянул. Внизу еще стреляли, но выстрелы слышались все реже и реже. Отдельные пули, рикошетные или просто пущенные вверх, долетали даже сюда, теряясь где-то среди листвы и веток, изредка роняя вниз труху срубаемой коры.
– Махамед! – появившаяся в голове догадка, даже не догадка, а уверенность заставила Келоева схватиться за радиостанцию. – Махамед, Махамед! – настойчиво выкрикивал он в бесплодной попытке достучаться до начавшего отходить чуть раньше Ахмадова. Ответа не было. Поняв, что произошло, Ибрагим обхватил руками голову и взвыл. Его ноги ослабли, и он начал присаживаться на землю, скользя спиной по стволу дерева.
– Надо помочь, надо помочь, ударить сверху по ничего не ожидающим русским, ударить… помочь, – начал твердить сам себе Ибрагим, хотя понимал, что помогать больше некому. Он зажмурился и на миг представил, как они спускаются вниз, стремительно сметают уже упивающихся своей победой спецов, и… тут же перед глазами Ибрагима мелькнул он сам – мертвый, обезображенный, со страшно раздутым лицом и с застывшей на губах гримасой боли. Тряхнув головой, Ибрагим, оттолкнувшись от земли, решительно поднялся на ноги.
– Уходим! – Рука Келоева указала на восток, и остатки разгромленного отряда, загрузив на себя тех, кого могли и хотели унести, двинулись в указанном направлении. А Ибрагим отошел в середину строя и, отрешившись от окружающего, полностью погрузился в свои думы.
«Осознание своего превосходства… но стоило ли оно того? – появившаяся, но незаконченная во время боя мысль вернулась к нему снова. – Сколько там оставалось русских – живых, способных держать оружие? Двое? Трое? Надо было остановиться, отойти и уйти. Нет, не остановился, вовремя не отвел своих воинов. Недооценил противника…» Нет, это неправда. Ведь именно желание доказать самому себе возможность на равных противостоять или же даже бить русский спецназ и гнало его вперед, до конца, до победы. Вперед, и уже не считаясь с потерями; вперед, не замечая времени, вперед… И что? Вместо обретенной уверенности – ощущение собственной никчемности и страх, закравшийся в сердце страх перед противником. Ибрагим вдруг понял, что уже никогда не сможет чувствовать себя в безопасности: ни идя по лесу, ни сидя на самой тайной и замаскированной базе. Мужество, поколебленное в сегодняшней схватке, не могла вернуть никакая жажда мести. Ибрагим осознал это, и теперь шел, повесив голову, и с каждой минутой, с каждой секундной ожидая грохота чужой, раздирающей грудь очереди…
Группа капитана Гуревича
То, что боевики бесповоротно дали деру, Гуревич понял по тому, как в его сторону почти перестали лететь пули, а впереди если и мелькали вражеские фигуры, то, по большей части, виделись они со спины;
