принадлежит к английскому королевскому дому и близка к короне. Первая дипломатическая стычка закончилась мирно.
По возвращении Монморанси влияние Дианы опять возросло, и ее внучка вышла замуж за сына Монморанси. Все это очень не понравилось Гизам, особенно когда племянник Монморанси адмирал Колиньи (чин «адмирала» давали и солдатам, и морякам, так что по современным понятиям Гаспар де Колиньи был генералом) стал протестантом, что было близко сердцу Елизаветы. Генрих II считал: так как корона была католической, любое уклонение в сторону Реформации было не просто ересью, но чем-то гораздо худшим. Попросту говоря, оно было изменой, и с ней можно было бороться светскими методами, не прибегая к духовной власти дядей Марии, чье влияние на тот момент почти сошло на нет.
Трокмортон также заметил, что Мария плохо себя чувствовала; она вскоре вынуждена была удалиться от двора в состоянии нервного истощения. Он счел, что Мария и дочь Генриха II Маргарита «нездоровы», а 24 мая видевшие Марию говорили, что она была «очень бледна, лицо зеленоватое, дышит с трудом, а при дворе шепчутся, что она — не жилец». 18 июня один из слуг Марии сообщал: «Ей очень плохо, и, чтобы не дать ей потерять сознание, приходилось приносить ей вино с алтаря… Я никогда не видел, чтобы она выглядела такой больной… Она долго не протянет». На самом деле Мария страдала хлорозом, или «бледной немочью», — формой подростковой анемии, вызванной нерегулярностью менструального цикла.
Вести о близкой смерти Марии были, конечно, именно тем, что желала услышать Елизавета. Как и шотландцы, она ничего не знала о секретном договоре в Фонтенбло, хранившемся у Генриха II, и поэтому считала, что со смертью Марии шотландская корона перейдет к Шательро, которого легко купить. Следовательно, ее путь к подчинению страны к северу от Твида окажется беспрепятственным. Смерть устранила бы и неудобную претендентку на ее собственный трон, гербом заявлявшую о своих правах, ведь именно ее те, кто объявил Елизавету незаконнорожденной, считали истинной наследницей Генриха VIII. Верная Елизавете коллегия герольдов объявила герб Марии «наносящим ущерб достоинству и сану королевы».
Споры о том, что у кого на гербе, нам сейчас кажутся незначительными, но до распространения газет и телевидения гербы представляли собой публичную подпись суверена. Большинство людей того времени признали бы человека, обладавшего гербом, важной персоной; они хорошо знали королевские гербы, а также и гербы местных дворян.
За год, прошедший со дня ее свадьбы в апреле 1558 года, Мария из сверкающей драгоценностями сказочной принцессы превратилась в политическую пешку. Не отдавая себе понастоящему отчета о важности геральдических претензий, выдвинутых от ее имени, она теперь по важности уступала Монморанси и теряла позиции из-за временного отстранения дядей от власти. Мудрая Диана в этом не принимала участия, проводя время с королем в Ане, но Монморанси исполнил ее желание, полностью затмив Гизов. Это произвело на Марию обычное действие. Всякий раз, когда реальность вынуждала ее поступать против воли или когда она чувствовала, что ею пренебрегают, она заболевала. Возможно, она научилась у Дианы и Екатерины технике манипуляции, но ей по-прежнему не хватало политической ловкости, чтобы применить ее на практике.
Куда больше по душе ей были приготовления к двум свадьбам, ставшим результатом заключения Като-Камбрезийского мира, несмотря даже на то, что одна из них должна была лишить ее подруги детства — принцессы Елизаветы. Эти бракосочетания для Генриха II были важным шагом, поскольку должны были укрепить католический союз с Испанией и предотвратить любую возможность альянса между Елизаветой Английской и Филиппом II. Генрих II так желал франко-испанского союза, что даже предложил в невесты сыну Филиппа дону Карлосу свою младшую дочь Маргариту. Филипп, однако, решил заключить только один брак, и из Нидерландов прибыл его представитель герцог Альба со свитой, превышавшей тысячу человек. Генрих II был разочарован тем, что Филипп не явился лично, однако ему резко ответили, что испанские короли за невестами не ездят.
21 июня герцог Альба поставил свою обнаженную ногу на постель, в которой лежала Елизавета, и коснулся пальцев ее ноги. Он улыбнулся, и, пока его слуга помогал ему натянуть штаны, придворные зааплодировали. Елизавета теперь стала Изабеллой де ла Пас[27], королевой Испании, хотя она окажется в Испании только 30 января 1560 года[28].
Герцог Савойский прибыл в Париж с не менее многочисленной свитой в предыдущий день (21 июня), а 27-го он обручился с сестрой Генриха II, другой Маргаритой, которая, будучи незамужней тридцатишестилетней особой, страстно желала, чтобы ее свадьба тоже состоялась 4 июля. Этот брак должен был подкрепить пункт договора, возвращавший Савойю ее герцогу, изгнанному Франциском I. В отличие от обручения Марии церемония состоялась не в Лувре, а во дворце Турнель: напротив него, на улице Сен-Антуан, Генрих II запланировал большой пятидневный турнир. Король тщательно следил за приготовлениями; возрождая легендарное прошлое, он был в своей стихии. Камни мостовой и палатки уличных торговцев были разобраны, а на их месте возвели амфитеатр с ложами для дам, конюшнями для лошадей, складом оружия и ареной для состязаний. Там были триумфальные арки с комнатами для переодевания, а с каждой стороны — столбы двадцати футов в высоту, увенчанные символами победы. В королевской ложе, устланной золотой парчой с лилиями, сидели Екатерина и Генрих II, которого на этот раз тактично отделяли от Дианы де Пуатье Мария и дофин. Герцог Альба и герцог Савойский с невестами сидели в отдельных ложах, расположенных по бокам от королевской.
28 июня 1559 года на турнире хорошо проявили себя копейщики из полка дофина, на следующий день их сменили
Участие в турнире изматывает физически, поскольку требует не только силы, но и искусства наездника; ведь цель поединка — сломать свое копье, обычно сделанное из ясеня, о меч или доспех противника. Отражение удара не столь важно, так как главной задачей является выдержать удар противника и самому выбить его из седла. В том же году на турнире по случаю восшествия на престол Елизаветы в Лондоне граф Эссекс[30] участвовал в пятнадцати поединках и сломал пятьдесят семь копий. Эссекс, однако, был здоровым юношей. Генриху же исполнилось сорок, и его борода седела; впрочем, он с типично мужской бравадой не делал никаких скидок на возраст и по-прежнему изумлял двор увлеченной игрой в теннис. Вечно мрачный Трокмортон, отметив, что герб Марии по-прежнему выставлен на публике, сообщал, что король «слишком измотал себя теннисом и другими играми, и у него открылась болезнь, называемая головокружением». На турнире первые две схватки Генриха II прошли довольно удачно, однако во время третьего поединка с капитаном шотландской гвардии Габриелем де Лоржем, графом Монтгомери, король едва не вылетел из седла. Де Лорж тактично признал Генриха победителем, однако тот не принял подачки и вызвал его на повторный поединок. Екатерина и дофин умоляли его успокоиться, а де Лорж поначалу отказался вступить в схватку, однако Генрих II, его феодальный сеньор, отдал приказ. Противники вновь сели на коней; Генрих II ехал на турецком жеребце, подаренном ему герцогом Савойским.
Два всадника сблизились, и их копья разлетелись в щепки, однако результат был ужасен. Антонио де Караччоли, епископ Труасский, писал Корнелю Мюссе, епископу Бонитскому: «Королю был нанесен удар по воротнику [часть доспеха, защищающая горло], копье сломалось, но забрало не было опущено, и несколько обломков ранили короля над правым глазом. Король покачнулся от сильного удара и от боли, уронив поводья; лошадь поскакала прочь, и грумам пришлось ловить и держать ее. Королю помогли сойти с коня, сняли с него доспехи и вытащили большой обломок». Дворяне, прислуживавшие на турнире, немедленно окружили распростертого на земле короля и дали ему понюхать розовой воды и уксуса, однако так и не привели его в чувство. Трокмортон подумал: «Рана не кажется серьезной» и счел короля «вне опасности». Король еще дважды терял сознание и «лежал словно пораженный громом». Дофин также упал в обморок.
Короля унесли в его дворцовые покои, ворота заперли, и никому не позволяли войти туда.
