Гулевский, мертвенно бледный, с искаженным лицом рвал на себе ворот.
Очнулся Гулевский в одноместной реабилитационной палате госпиталя МВД. Какая-то тень заслоняла от него льющееся через окно весеннее солнце. С усилием размежил веки и буквально воткнулся в тревожные, огромные, снизу, глаза Беаты.
– Наконец-то! – она заплакала.
Гулевский прислушался, – из коридора доносилось знакомое рокотание, сопровождающееся женским хихиканьем.
– Женька, кто ж ещё?! – подтвердила Беата. – Хочу раскладушку в палату. А они упёрлись. Вот он и обаяет.
Слабым движением Гулевский попросил ее пригнуться.
– Только не уходи, – прошептал он.
– Даже не надейся.
Должно быть, за время болезни сдерживающие центры совсем отказали, – глаза Гулевского наполнились влагой.
Отныне Гулевский просыпался, ища глазами Беату, и засыпал со сладостным чувством, что увидит ее по пробуждении. Странные коленца отбрасывает жизнь. Ещё недавно, здоровый физически, но, искорёженный, надломленный, втайне мечтал о забвении. Здесь же, на больничной койке, с трудом выкарабкиваясь из небытия, он чувствовал себя совершенно счастливым.
Посетителей пока не пускали. Тем неприятней скребанули Гулевского внезапно донесшиеся от лифта победительные голоса.
Дверь распахнулась. В палату, в накинутых белых халатах, вошли зам Генерального прокурора Толстых и следом – обременённый тяжелыми пакетами Резун.
– Огурец! Просто свеженький огурец! – с порога, ещё не разглядев больного, заговорил Толстых. – А таких страхов наговорили!.. Ну, разве не огурец?
Он требовательно обернулся к Резуну.
– Так это ж Илья Викторович! Не человек – кремень… Гвозди бы делать из этих людей… Одно слово – Гулливер! – подтвердил тот, откровенно любуясь учителем.
Беата заметила, что по лбу больного забегали знакомые волны.
– Не долго, пожалуйста, – сухо напомнила она.
Резун понимающе закивал, передал ей подношения.
– Илья, дорогой! Знал бы как рад, – прочувствованно произнес Толстых. – Не от себя одного говорю. Многие рвались. Но мы отодвинули, – нечего гордость нации попусту тревожить. Решили, что хватит самых близких.
Усмешка больного смутила велеречивого прокурора.
– Тут слушок прошел, будто за границу собрался, – припомнил он. Выдержал паузу, дожидаясь ответа. Не дождался.
– Не верю! – с новой силой громыхнул Толстых. – Чтоб такая глыба… Мы не настолько богаты, чтоб Гулливерами разбрасываться. Так говорю? – потребовал он от Резуна.
– Академия ждет-не дождется возвращения мэтра, – подтвердил тот.
– Я, кажется, не прошёл аттестацию, – напомнил ему Гулевский.
Резун конфузливо хихикнул.
– Вы за кого своего ученика держите? – возмутился он. – Я что, дурак, такими кадрами разбрасываться? Рапорт ещё тогда под сукно положил. Знал, что Гулливера никто не повалит!.. А уж нынче-то!
Он намекающе скосился на слегка притухшего прокурора. Подтолкнул.
– Валерий Георгиевич! Илья Викторович ещё слаб. Так что пора о главном.
– Да! – встряхнулся тот. – Дело твоё, Илья Викторович, много шуму наделало. Даже за границей. И главное, как и всё, с тобой связанное, мощным, я бы сказал, интеграционным толчком стало. Короче, – он торжественно подобрался. – Президент дал команду срочно подготовить полный блок антикоррупционных законов. По всем, понимаешь, направлениям и отраслям права. Как ты всегда добивался. Чтоб без лазеек. Утверждена очень полномочная межведомственная комиссия, – он потряс кулаком. – Собственно, мы с Резуном по её поручению и прибыли. Кандидатура председателя, считай, не обсуждалась. Тут даже из следственного комитета единогласно проголосовали. Да и в самом деле – кто, если не ты? Твоя энергия, твоя прославленная принципиальность!..
Гулевскому послышалось тихое всхлипывание у окна. Он повернул голову. За ширмой, невидимая посетителям, мелко сотрясалась Беата. Встревоженный Гулевский приподнялся на подушке. И – разглядел. Прикрыв рукой рот, Беата заходилась от приступа неудержимого смеха. И в глазах искрились задорно «косящие» бесенята, те самые, что и во время первой их встречи. Тёплая, нежная волна захлестнула Гулевского. Будто на иссохшую, умирающую почву хлынул живительный поток.
