осторожными.
– А что это за лекарство?
– Его полное название – диафенилсульфон, но обычно его называют дапсоном. Оно производится на основе серы, а значит, токсично. Впрочем, для нас важно знать, что обычно состояние больного улучшается лишь через какое-то время.
– Значит, оно не из разряда «выпил – и здоров»? – спросила Мария, стараясь не выдать охватившего ее разочарования.
– Боюсь, что так, – ответил Кирицис. – И прежде чем мы узнаем, помог ли дапсон кому-нибудь, пройдет немалый срок. К сожалению, ваш отъезд с острова задерживается.
– Но раз так, то вы сможете еще как-нибудь зайти ко мне?
– Я очень на это надеюсь. Вы готовите такой вкусный кофе! – воскликнул Кирицис и смутился, подумав, что Мария может неправильно истолковать его слова и решить, что ему хочется вернуться сюда исключительно из-за кофе. На самом деле он имел в виду совсем другое.
– Что ж, мне пора идти, – сказал он. – До свидания.
Их прощание вышло довольно сухим, но только потому, что Кирицис так и не пришел в себя от смущения.
Мария принялась мыть чашки и вытирать с пола остатки кофе. На сердце у нее стало так легко, что она незаметно для себя начала напевать. Подобное чувство было несколько неуместным на Спиналонге, но девушка надеялась, что оно задержится в ее душе. Весь день у нее было радужное настроение, и даже самые скучные повседневные дела она выполняла с большим удовольствием.
Закончив уборку, Мария сложила часть кувшинов с травами в корзину и пошла к Элпиде Контомарис. У нее было такое ощущение, что она в любую секунду может взлететь.
Элпида встретила ее, лежа в постели. Она показалась девушке такой же бледной, как обычно в последнее время, но в выражении ее глаз что-то неуловимо изменилось.
– Как вы себя сегодня чувствуете? – спросила Мария.
– Намного лучше, чем три дня назад, – ответила Элпида. – И все это благодаря тебе.
– Благодарите природу, а не меня, – поправила ее Мария. – Я сделаю еще один настой – как видно, мои снадобья и впрямь вам помогают. Вы выпьете одну чашку прямо сейчас, вторую через три часа, а вечером я зайду и дам вам третью порцию.
Элпида Контомарис действительно впервые за несколько недель почувствовала себя лучше. Тянущие боли в желудке, которые так долго ее беспокоили, наконец стали проходить, и она ни минуты не сомневалась, что причина улучшения – в успокаивающих травяных чаях, которые готовила для нее Мария. Несмотря на то что кожа на лице женщины сильно обвисла, а одежда болталась, как на огородном пугале, к ней постепенно возвращался прежний аппетит.
Убедившись, что с Элпидой все хорошо, Мария вышла на улицу. Она собиралась еще раз зайти к своей пациентке вечером, а сейчас у нее были дела в «коробке» – именно так все называли расположенный в конце главной улицы многоквартирный дом. Люди селились там крайне неохотно: стандартным угрюмым квартиркам на вершине холма они предпочитали домики турецкой и итальянской постройки. Кроме того, близость старых домов друг к другу способствовала чувству общности и добрососедским отношениям, которые островитяне ценили выше, чем яркие неоновые лампы и современные ставни.
Сегодня Мария шла в «коробку», потому что в четырех ее квартирах жили колонисты, из-за плохого здоровья уже не способные позаботиться о себе. У кого-то ноги были настолько изъедены язвами, что их пришлось ампутировать, у кого-то напоминающие клешни руки не могли выполнять даже простейшие домашние дела – и у всех проказа до неузнаваемости обезобразила лица. В любых других обстоятельствах жизнь этих людей превратилась бы в сплошную череду страданий и неудобств, и даже на Спиналонге некоторые из них оказались на грани отчаяния, но не скатывались вниз благодаря усилиям Марии и нескольких других женщин поселка.
Едва ли не больше всего на свете больные лепрой ценили возможность уединения. Одна молодая женщина, нос которой был почти полностью разрушен болезнью, а глаза не закрывались из-за лицевого паралича, очень тяжело переносила взгляды других колонистов. Она старалась выходить из дому только после наступления темноты, в основном посещая церковь с ее темными иконами и запахами топленого свечного воска и, конечно же, больницу, где доктор Лапакис раз в несколько недель проверял, не изменился ли рисунок пятен и бугров на ее коже, и выписывал медикаменты, которые на короткое время погружали ее тело и разум в сон. У другой больной, на несколько лет старше, была ампутирована рука. Столь высокую цену она заплатила за то, что сильно обожглась, когда за несколько месяцев до переезда на Спиналонгу готовила еду для семьи. Доктор Лапакис сделал все возможное, чтобы залечить открывшиеся язвы, но инфекция оказалась сильнее, и ему оставалось только отрезать руку. Вторая рука женщины походила на клешню: вилку она еще могла держать, но вскрыть консервную банку или застегнуть пуговицу была не в состоянии.
Кожные покровы этих несчастных были почти сплошь покрыты рубцами. Многие из них приехали на Спиналонгу, когда болезнь уже перешла в реактивную стадию, и несмотря на усилия врачей остановить ее развитие, сделать это удавалось далеко не всегда. Внешность таких колонистов в точности соответствовала библейскому образу прокаженного: узнать в них человеческое существо было уже непросто.
Вскоре после своего переезда Мария вызвалась помогать этим больным: готовила пищу, ходила за покупками, помогала им есть… Некоторое время спустя она уже не обращала внимания на их внешний вид. Решимость сделать для несчастных все, что в ее силах, подогревалась мыслью о том, что примерно в таком же состоянии находилась ее мать в последний год жизни. Мария не могла знать этого наверняка, но, поднося к изуродованным губам ложку с рисовой кашей, говорила себе: «Надеюсь, Элени удалось избежать всего этого». По сравнению с этими людьми ей грех было жаловаться на судьбу – ведь вернуть здоровье им не помогли бы даже самые расчудесные лекарства.
Большинство обитателей внешнего мира были убеждены, что в подобном состоянии находятся все больные лепрой, и при мысли о том, что прокаженные могут быть где-то поблизости, их охватывало отвращение. Жители близлежащих частей Крита были охвачены страхом за себя и своих детей и не сомневались, что бациллы, заразившие обитателей лепрозория, могут по воздуху достичь их домов. Даже в Плаке было немало людей, разделявших эти предрассудки. В последние годы распространилась и другая причина неприязненного отношения к колонии: многих бедных крестьян, особенно жителей таких горных городишек, как Селлес и Врухас, лишенных возможности получать стабильный доход от рыбной ловли, будоражили изрядно преувеличенные рассказы о богатстве афинян. Страх при мысли о том, что они и сами могут оказаться на Спиналонге, сменялся в умах этих людей завистью к колонистам, которые жили в более комфортных условиях, чем они сами. И сколько бы власти ни убеждали местных жителей в необоснованности таких страхов, корни фобии были слишком глубокими.
Как-то в феврале в окрестностях Элунды возник и распространился со скоростью лесного пожара странный слух, порожденный невзначай брошенным замечанием какого-то человека. Вскоре на всем побережье от Элунды на юге до Вилхадии на севере только и говорили о том, что мэр городка Селлес повез в больницу Ираклиона своего десятилетнего сына: кто-то решил, что у мальчика может быть лепра. В течение дня над побережьем собрались штормовые тучи народного гнева. Долго сдерживаемые чувства страха и ненависти вырвались наружу, и люди толпами двинулись к Плаке с намерением сравнять колонию с землей. Почему-то все решили, что если они блокируют Спиналонгу и правительство не сможет присылать сюда новых больных, то будет вынуждено подыскать для колонии другое место. Кроме того, распространилось мнение, что если влиятельные афиняне почувствуют угрозу, то захотят перебраться в более безопасное место. В любом случае Восточный Крит избавился бы от нарыва на своем теле.
Толпа решила, что надо захватить все лодки, которые можно найти, и под покровом темноты высадиться на остров. К пяти часам среды на пристани Плаки собралось около двухсот человек, в основном мужчины. Когда подъехали первые машины и из них стали выскакивать возбужденные люди, которые затем бросились к берегу, Гиоргис встревожился – впрочем, как и многие другие жители Плаки. Ему пора было ехать за Кирицисом, но для этого нужно было пробиться сквозь толпу к лодке. Пробираясь между плотными группами чужаков, он слышал обрывки их разговоров:
– Сколько человек поместится в лодке?
– У кого есть бензин?