отпустить с острова лишь после того, как анализ на наличие бациллы Хансена в организме в течение года будет давать отрицательный результат. Кирициса порядком раздражала эта необоснованная задержка, но даже она не меняла главного: победа в битве с лепрой становилась все ближе. Анализы, которые они брали в течение следующих нескольких месяцев, по-прежнему говорили об отсутствии бациллы в организме пациентов, а значит, первая дюжина сможет покинуть остров еще до Рождества.
– Может быть, нам пора рассказать им? – спросил Лапакис как-то утром. – Меня постоянно спрашивают, когда уже можно будет поехать домой, и становится все труднее выдумывать отговорки.
– Да, думаю, пора. Уверен, ни в одном из наших случаев рецидивы невозможны.
Первые излечившиеся пациенты встретили сообщение о том, что они абсолютно здоровы, слезами радости. И хотя они пообещали еще хотя бы несколько дней хранить эту новость в тайне, ни Лапакис, ни Кирицис ни секунды не сомневались, что вскоре она будет известна всему острову.
В четыре часа пришел Димитрий и уселся в коридоре, ожидая своей очереди. Пациентка, которая зашла в кабинет до него – эта женщина работала в пекарне, – вышла заплаканная, вытирая покрытые рубцами щеки большим белым платком. «Должно быть, ей сообщили плохие вести», – подумал Димитрий. В две минуты пятого Кирицис просунул голову в дверь и пригласил его в кабинет.
– Садись, Димитрий, – сказал доктор. – У нас есть для тебя новости.
Лапакис наклонился над столом, лицо его сияло.
– Нам разрешили отпустить тебя из колонии, – торжественно объявил он.
Димитрий знал, что от него ждут взрыва радости, но казалось, что онемение, которое в прошлом не раз охватывало его руки, теперь вернулось, чтобы сковать ему язык. Он мало что помнил о своей жизни до Спиналонги. Здесь был его дом, а колонисты были его семьей. Его настоящие родственники давно перестали с ним общаться, и Димитрий понятия не имел, как теперь их отыскать. Левая половина его лица была вся покрыта шишками, что было самым обычным делом на Спиналонге, но вне острова это наверняка будет привлекать к нему всеобщее внимание. Чем он будет заниматься, когда уедет, и кто будет преподавать в школе колонии?
Эти и многие другие вопросы вихрем пронеслись у него в голове, и прошло несколько минут, прежде чем он заговорил.
– Я бы хотел остаться здесь, – сказал он Кирицису. – Здесь я буду полезен, и мне пока не хочется бросать Спиналонгу и отправляться в неизвестность.
Он оказался не одинок в своем нежелании покинуть остров. Были и другие пациенты, которые боялись, что лепра навсегда оставила на их внешности несмываемые следы, и их надо было убедить, что они смогут безболезненно влиться в общество. Никому не хотелось еще раз становиться «подопытным кроликом».
Несмотря на страх и растерянность, охватившие некоторых колонистов, это было знаменательное событие в истории острова. Более пятидесяти лет больные приезжали на Спиналонгу, чтобы навсегда остаться здесь, теперь же на глазах у всех зарождался пока совсем слабый, но обратный поток. В церкви отслужили благодарственный молебен, а в кафе был устроен пир горой. Теодорас Макридакис и Панос Склавунис, афинянин, который открыл процветающий в последние годы кинотеатр, должны были уехать первыми. Чтобы пожелать им счастливого пути, у входа в туннель собралось несколько десятков островитян. И Макридакис, и Склавунис безуспешно пытались сдержать слезы, пожимая руки мужчинам и женщинам, которые столько лет были их товарищами по несчастью. Никто не знал, что ждет их за узкой полосой пролива. Они уселись в поджидающую их лодку Гиоргиса и отправились навстречу неизвестности.
Они вместе доехали до Ираклиона и там расстались. Макридакис долгое время пытался склеить осколки своей прошлой жизни, а Склавунис сел на паром до Афин, хорошо понимая, что возобновить актерскую карьеру ему уже не удастся – по крайней мере, при теперешней внешности. Оба еще долго держали наготове свои справки, в которых говорилось, что они незаразны: в первые несколько недель новой жизни они не раз попадали в ситуации, когда приходилось предъявлять документ, чтобы доказать, что они «официально» излечились от лепры.
Несколько месяцев спустя Гиоргис привез на Спиналонгу письма от Макридакиса и Склавуниса. В этих письмах описывались огромные трудности, с которыми мужчины столкнулись при попытках снова влиться в общество, и говорилось, что к ним относятся как к изгоям все, кто узнаёт в них бывших обитателей лепрозория. Одним словом, письма наводили тоску, и Пападимитриу, которому они были адресованы, даже не стал никому о них рассказывать. Остальные члены первой группы «подопытных кроликов» доктора Кирициса к этому времени тоже уехали с острова. Все они были критянами, и родные приняли их с распростертыми объятиями. Вскоре почти всем им удалось подыскать себе работу.
Весь следующий год излечение колонистов продолжалось по сложившейся уже схеме. Врачи тщательно фиксировали дату начала лечения, а также записывали, сколько месяцев анализы на бациллу Хансена давали отрицательный результат.
– К концу этого года мы останемся без работы, – с усмешкой заявил Лапакис.
– Никогда не думала, что потеря работы станет целью моей жизни, – ответила Афина Манакис, – но так оно и есть.
Если не считать нескольких десятков пациентов, организм которых так остро отреагировал на начало лечения, что пришлось его прекратить, и еще нескольких, на которых дапсон вообще не подействовал, выздоровление шло полным ходом, и в конце весны возник вопрос об окончательном закрытии колонии. В июле врачи и Никос Пападимитриу уже вовсю обсуждали будущее острова.
Гиоргис, который переправил на Крит первую группу излечившихся обитателей Спиналонги, теперь считал дни до той минуты, как Мария сможет снова сесть в его лодку. Невероятное стало реальностью, но Гиоргис все равно боялся, что может возникнуть какая-то заминка, какое-то непредвиденное обстоятельство, которое снова все испортит.
Он ни с кем не делился ни своим волнением, ни тревогой, и когда в баре в очередной раз звучали грубые шуточки в адрес островитян, то с большим трудом сдерживался, чтобы не повысить голос на односельчан.
– Уж я-то точно не собираюсь встречать их цветами и оркестром, – заявил один из рыбаков.
– Да ладно тебе! – ответил другой. – Прояви к ним хоть капельку сострадания.
Те, кто всегда открыто возмущался соседством с колонией, со стыдом вспоминали тот вечер, когда планы нападения на остров чуть было не воплотились в жизнь.
Как-то в конце дня вечером Пападимитриу и трое врачей обсуждали в кабинете Лапакиса, как следует отметить будущее закрытие колонии.
– Я хочу, чтобы мир знал: мы уезжаем, потому что вылечились, – заявил Пападимитриу. – Если люди будут уезжать по двое, по трое, растворяясь во внешнем мире, это не даст того эффекта. «Интересно, почему они уезжают украдкой?» – спросят люди. Я хочу, чтобы правду знали все.
– Но как вы предлагаете это сделать? – тихо опросил Кирицис.
– Думаю, мы должны уехать все вместе. И я хочу это отпраздновать. Да, я хочу устроить праздник благодарения на большой земле. Неужели я прошу слишком многого?
– Но нам нужно думать и о тех, кто еще не исцелился, – заметила Афина Манакис. – Им-то нечего праздновать.
– Мы надеемся, что пациенты, которым предстоит более длительное лечение, – дипломатично проговорил Кирицис, – также покинут остров.
– Как это? – поинтересовался Пападимитриу.
– В настоящее время я ожидаю от властей разрешения перевести их в больницу в Афинах, – ответил доктор. – Там им будет обеспечен необходимый уход, к тому же как только на Спиналонге останется слишком мало больных, правительство перестанет финансировать колонию.
– В таком случае, – сказал Лапакис, – я хотел бы предложить вот что: пусть больные покинут остров раньше тех, кто выздоровел. Думаю, так им будет легче.
С этим предложением согласились все. Пападимитриу был рад тому, что получит желанную возможность прилюдно продемонстрировать освобождение от болезни, а тех, кто еще не выздоровел, без лишнего шума переведут в афинскую больницу Святой Варвары. Осталось лишь выполнить все необходимые приготовления. Подготовка должна была занять несколько недель, но уже вскоре дата закрытия колонии была объявлена. Это закрытие должно было состояться двадцать пятого августа – в день Святого Тита,
