деньги».
Дядя Хамид пересек двор и зашел в «дом», мы молча ждали. Он вернулся, неся конверт с деньгами, которых хватало для нашего возвращения в Афганистан. Это потому, что в Иране, когда тебя депортируют, ты сам должен платить за возвращение домой. Не будет же платить за это государство. Если тебя поймали в группе, как произошло с нами в тот день, тебе повезло: полиция освобождает одного из группы и велит ему принести деньги для оплаты депортации всех. Если же тебя поймали одного и у тебя нет возможности оплатить дорогу до границы, тогда тебе приходится по-настоящему плохо: ты остаешься в центре временного пребывания и деньги на дорогу зарабатываешь рабским трудом. Ты становишься рабом у полицейских в центре временного пребывания: тебя заставляют вычищать грязь — я говорю сейчас о самом грязном месте в мире, мне говорили, это место, где даже воздух — это грязь Земли, где даже таракан не захотел бы жить.
Если ты не заплатишь, есть вероятность, что центр временного пребывания станет твоим домом.
В тот день мы заплатили. И даже больше, чем следовало. Дядя Хамид уже потом, в фургоне, сообщил мне, что, когда он пошел собирать деньги, он обнаружил двоих наших, спокойно готовивших обед и ничего не заметивших. Он попросил их остаться там и последить за нашими вещами до тех пор, пока мы не вернемся.
Если только нас не отвезут в Телизию. Или в Санг-Сафид.
К счастью, нас отвезли в другое место.
В лагере нас обрили наголо. Чтобы мы почувствовали себя голыми. И чтобы потом таким образом люди поняли, что мы нелегально находились в Иране и были депортированы. Сбривая нам волосы, они смеялись. Они смеялись, а мы стояли сбившись в кучу, как овцы. Чтобы не заплакать, я пристально смотрел на пряди волос, копившиеся на полу: они так странно выглядят, когда не на голове.
Потом они затолкали нас в грузовик, и машина рванула с места. Казалось, водитель нарочно ищет выбоины в дороге, потому что попадать в них так часто, если только не делать это специально, почти невозможно. Я подумал, что так, наверное, всегда обращаются с депортированными, и сказал об этом остальным, но никто не засмеялся.
В какой-то момент полицейские приказали нам выходить, потому что мы приехали. Если бы у них был самосвал для перевозки песка, они бы с удовольствием нас в него затолкали, а потом из него вывалили, чтобы мы катились как можно дальше. Но они только несколько раз наугад ударили кого-то дубинками.
Герат. Афганистан. Ближайший к границе населенный пункт между Ираном и Афганистаном. Каждый старается побыстрее договориться о возвращении обратно, благо это не проблема. Герат полон перевозчиков, только и ждущих депортированных. Между последним пинком полицейских и отъездом обратно в Иран времени почти нет.
Если с собой у тебя денег нет, заплатишь позже. Они знают: хотя бы недолго проработав в Иране, ты наверняка накопил и припрятал деньги в каком-нибудь тайнике или можешь занять их у кого-то, причем без риска попасть в долговую яму на долгих четыре месяца, как случилось со мной и Суфи. Это они знают точно.
Чтобы попасть обратно в Иран, мы снова воспользовались фургоном «тойота». Но на этот раз поездка была опаснее, потому что мы ехали той дорогой, по которой контрабандисты перевозят свои запрещенные товары. В том числе наркотики. И в «тойоте» они тоже были. В Иране тех, кого ловят с килограммом опиума или больше, вешают. Разумеется, многие полицейские на границе подкуплены, и, к счастью, они тебя запросто пропускают, если ты им заплатишь, но если ты встретишь какого-нибудь серьезного (а таких там встречается довольно много), короче, считай, ты пропал.
В тот раз нам повезло. Мы вернулись в Бахарестан.
Я сразу же отправился на стройку искать дядю Хамида, но он еще не успел вернуться. Мои деньги лежали на месте, в тайнике. Двое оставшихся рабочих присматривали за нашими вещами. Но с этого дня все переменилось. Ходили слухи, что в Исфахане теперь небезопасно, и в Бахарестане тоже, что полиция получила приказ депортировать всех. В общем, я позвонил Суфи в Кум, на его фабрику, и он мне сообщил, что там все тихо.
Вот я и решил отправиться к нему. Дождался, когда вернется дядя Хамид, чтобы попрощаться с ним, собрал свои вещи и пошел на автовокзал.
— Как можно так резко изменить жизнь, Энайат? За одно утро. Раз — и попрощался.
— Меняешь — и все, Фабио.
— Однажды я читал, что желание эмигрировать рождается из необходимости дышать.
— Так и есть. А надежда на лучшую жизнь сильнее любого из чувств. Моя мать, например, решила, что мне вдали от нее, в опасности, но в поисках другого будущего, будет намного лучше, чем в опасности рядом с ней, но в постоянном страхе перед всем на свете.
Сев в автобус в одиночестве, я устроился на сиденье в конце салона, зажав сумку между ног. Я ни с кем, ни с каким перевозчиком не стал обсуждать свой отъезд, потому что мне не хотелось тратить деньги еще раз, чтобы заплатить кому-то за мою доставку до места назначения без проблем. К тому же один раз я уже ездил в Кум, навещал Суфи, и все прошло отлично.
День был прекрасный, я удобно расположился в кресле, прислонившись виском к стеклу, чтобы немного подремать.
Я купил иранскую газету. Мне казалось, что если вдруг полицейские нас остановят для проверки и увидят меня мирно спящим с иранской газетой в обнимку, они подумают, что все в порядке. Рядом со мной села девушка в парандже, от которой шел приятный аромат. Через три минуты мы тронулись в путь.
Мы проехали уже полдороги. Две женщины болтали с моей соседкой, они разговаривали о своих замужествах; мужчина читал книгу, а маленький ребенок, сидевший рядом с ним, возможно, его сын, напевал какую-то песенку, что-то вроде скороговорки. Итак, мы уже проехали полдороги, когда автобус начал притормаживать, сначала понемногу, затем все сильнее и наконец совсем остановился.
С моего места ничего не было видно. Я подумал, что это опять овцы и спросил:
— Что случилось?
Девушка ответила:
— Блокпост.
Телизия. Санг-Сафид.
Водитель автобуса нажал кнопку, и двери со свистом открылись. Прошли века, воздух застыл в неподвижности, все молчали, даже те, кому бояться было нечего, потому что они иранцы или потому что у них документы в порядке. Потом в автобус зашел первый полицейский. В одной руке он аккуратно держал за дужку солнечные очки, другой прикрывал рот, зевая.
Эти полицейские, они никогда не проверяют документы у всех подряд, потому что прекрасно видят, кто иранец, а кто нет. Они натренированы узнавать афганских нелегалов и всяких других. Заметив такого, они сразу тычут в него пальцем, подходят и приказывают показать документы, хотя прекрасно знают, что документов нет.
Мне хотелось превратиться в невидимку. Но у меня нет таких способностей. Я притворился спящим, потому что, когда ты спишь, тебя как будто нет, ну или почти нет, и еще потому, что, когда ты притворяешься спящим, ты вроде как ничего не делаешь, надеясь, что все разрешится само собой. Но полицейский оказался не дураком и увидел меня, даже несмотря на то, что я спал. Потянул меня за рукав футболки. Я продолжал делать вид, что сплю и даже слегка повернулся, как это иногда случается во сне. Полицейский пнул меня по голени. В этот момент я проснулся.
— Пошли со мной, — приказал он. Даже не спросил, кто я такой.
— Куда?
Он не ответил. Посмотрел на меня и нацепил солнечные очки, хотя внутри автобуса царил
