полумрак.
Я взял свою сумку. Извинился перед девушкой рядом со мной, прося разрешения пройти, и снова ощутил ее аромат. Я брел по проходу автобуса, чувствуя на спине тяжелые взгляды всех пассажиров, и эти взгляды жгли мне шею. Как только я ступил на землю, автобус все с тем же пневматическим свистом закрыл двери и уехал. Без меня.
Рядом стояла небольшая казарма, перед ней — машина.
Телизия. Санг-Сафид.
Барабаны в ночи.
Телизия. Санг-Сафид.
— Я могу заплатить, — сразу сказал я, — я могу оплатить депортацию.
У меня действительно была пачка денег, заработанных на стройке. Но они то ли не слышали меня, то ли не хотели слышать. Один из полицейских, здоровенный иранец, втолкнул меня в дверь. На короткое мгновение я представил пыточную камеру, всю заляпанную кровью, с рассыпанными по полу обломками костей, колодец, заполненный черепами, яму, достигающую центра Земли, маленьких черных насекомых, снующих по стенам, и брызги кислоты на потолке.
Что они могли делать в этой комнате?
Готовить, вот что.
Горы грязных тарелок и кастрюль, которые следовало помыть.
— Советую постараться, — заявил огромный иранец. — Губки вон там.
Я потратил не один час, сражаясь с остатками соуса и прилипшего к тарелкам риса. Кто знает, сколько лет эти кастрюли дожидались меня. Когда я мыл приборы и тарелки, привели еще четырех афганских мальчишек. После того, как мы закончили уборку на кухне, они собрали всех пятерых и отвели разгружать и загружать машины и фургоны: когда был багаж или прицеп, который надо досмотреть, полицейские звали нас, и мы бросались разбирать его. Закончив досмотр, они снова звали нас: поставить ящики и чемоданы на место, расставить коробки и так далее.
Я пробыл там три дня. Когда уставал, садился на землю, прислонившись спиной к стене, опустив голову на колени. Если приезжала машина, и ее нужно было разгрузить или загрузить, приходил полицейский. Он поднимал нас пинками, приговаривая: «Подъем!» Мы вставали и шли работать. Вечером третьего дня меня отпустили. Не знаю почему. Четыре остальных мальчика остались там, и я никогда их больше не видел.
В Кум я пришел пешком.
В Куме живет как минимум миллион человек — это я узнал позже, — но если посчитать всех нелегалов на фабриках, где обрабатывают камень, полагаю, это число удвоится. Фабрики по обработке камня здесь повсюду. Я тоже благодаря Суфи устроился работать на одну из них, ту же, где работал и он.
Нас было человек сорок-пятьдесят. Меня поставили на кухню — готовить обед и ходить за продуктами. В отличие от Исфахана, в Куме я был единственным, кто выходил с фабрики — как раз чтобы купить продуктов. Я подвергался большой опасности, но как я мог этого избежать?
Помимо готовки, я мыл пол и протирал пыль в офисе директора фабрики. А если надо было сделать что-то еще, например заменить заболевшего или перенести какую-нибудь вещь, тоже звали меня. Кричали «Эна!» иногда даже не оборачиваясь, кричали и все, как будто я уже был рядом, словно я обладал способностью материализоваться по первому зову. Короче, я был мастер на все руки. Думаю, можно и так сказать.
На эту фабрику привозили каменные глыбы, и нужно было разрезать их, используя гигантские машины, некоторые больше моего дома в Наве. Там стоял ужасающий грохот и повсюду текла вода. Все носили сапоги (обязательно) и пластиковые фартуки, а кто-то даже закрывал уши наушниками, но со всей этой водой на земле и каменной пылью в воздухе находиться в добром здравии и не болеть, как всем бы хотелось, было очень сложно. Не только сохранить здоровье, но и остаться живым здесь было непросто. Или целым.
Время от времени случалось, что какой-нибудь рабочий, поставленный управлять машинами, этими огромными машинами, которые дробили камни, как глину, которые нарезали их, как масло, по невнимательности совал в них руку или ногу. Мы много работали, иногда по четырнадцать часов в день, а когда ты так устаешь, рассеянность неизбежна.
Однажды ко мне подошел афганский паренек, ненамного старше меня, и спросил:
— Как тебя зовут?
— Энайатолла.
— В футбол играть умеешь, Энайатолла?
Я подумал, что, наверное, умею, хотя лучше я, конечно, играю в бузуль-бази, да и вообще ни во что толком не играл с тех пор, как покинул Наву. И я ответил:
— Да, умею.
— Правда? Тогда приходи завтра вечером в пять к проходной фабрики. Будет турнир. Нам нужны новые игроки.
— Турнир?
— Ну да. Между фабриками. Турнир по футболу. Придешь?
— Конечно!
— Отлично.
Дело в том, что следующим днем была пятница. Уточняю это, потому что там, на фабрике по обработке камня, вся жизнь состояла из сна, еды и работы и единственным временем отдыха был вечер пятницы: кто-то стирал свою одежду, кто-то шел в гости к друзьям. С того самого дня я играл в футбольной команде, состоявшей, как вы можете себе представить, из одних афганцев, рабочих трех или четырех ближайших фабрик. Всего афганцев, обрабатывавших камень, было больше двух тысяч.
Участвуя в тех матчах, я очень старался. Даже если иногда чувствовал себя немного усталым, потому что мой рабочий день заканчивался в десять вечера.
Я уже работал на фабрике несколько месяцев, когда однажды вечером, поднимая тяжеленный камень, потерял равновесие, и камень длиной больше двух метров упал, и в тот миг, когда этот огромный камень с грохотом, слышным даже в конторе, разбивался вдребезги об землю, его кусок раздробил мою ногу.
Он располосовал мне штаны, разрезал сапоги, ободрал голень и разорвал подъем ноги, оставив глубокий разрез, в котором виднелась кость. Я закричал. Я сидел, сжав руками ногу. Один из управляющих прибежал посмотреть, что случилось. Он заорал, что это очень ценный камень, что мы должны были отгрузить его и что кто-то за него заплатит головой, за этот разбитый камень. А я тем временем истекал кровью.
— Вставай, — приказал мне начальник.
Я указал ему на свою рану.
— Сначала надо разобраться с камнем. Собери осколки. Быстро.
Я спросил, нельзя ли сначала оказать помощь мне.
— Немедленно! — закричал он. И он имел в виду камень, а не оказание помощи.
Я принялся все собирать, прыгая на одной ноге, кровь пропитала штанину и закапала из сапога. Я даже сознания не потерял, представляешь? Не знаю, как это мне удалось, сегодня, думаю, у меня бы не получилось. Я закончил собирать с пола разлетевшиеся обломки, потом, все еще прыгая на одной ноге, отправился обрабатывать и перевязывать рану. При этом пришлось отрезать у меня лоскут мяса. До сих пор шрам остался. И какое-то время я не мог играть в футбол.
Поскольку рана еще кровоточила, некоторое время я был вынужден работать на кухне. Однажды по пути за покупками в какой-то витрине я видел очень красивые часы, из металла и резины, и стоили они не очень дорого. Кажется, я уже говорил, что мечтал иметь часы, чтобы они придали форму времени, показывали дату, сообщали мне, насколько я постарел. В общем, когда я их увидел, то пересчитал деньги, что были у меня в кармане, и хотя их оказалось не очень много, я понял, что могу купить себе эти часы.
