с самавата Кгази, — место, где можно устроиться на ночь.
Там — нет.
Я попытался выйти на связь с афганской общиной, но безрезультатно. Зато я узнал, что где-то рядом с базаром, если идти в направлении Босфора, есть заброшенный район, куда ранним утром можно отправиться на поиски работы. Люди сидели там, ожидая, пока кто-нибудь появится, этот кто-нибудь выходил из машины и говорил: «Предлагаю такую-то работу за такие-то деньги». Если тебя все устраивало, ты просто вставал и шел за ним. И работал весь день, тяжело работал, а вечером тебе платили сколько причиталось, и все начиналось сызнова.
В Стамбуле на достойную жизнь заработать было намного труднее, чем в Иране. И пару раз я себя корил: «Что ты наделал?» А потом вспоминал депортированных в Герат и дальше, блокпосты, обритые головы, и тогда мне в голову приходила мысль, что в общем-то мне неплохо жилось в стамбульском парке. Душ принимал у кого-нибудь дома. Ел что попало. Дни бежали чередой, жизнь текла полноводной рекой. А я превращался в утес посреди реки.
Однажды вечером после футбола в переулках афганские мальчишки младше меня рассказали, что вскоре они отправляются в Грецию. Они собирались устроиться здесь на фабрику по пошиву одежды и проработать бесплатно несколько месяцев, а за это им помогли бы потом перебраться в Грецию.
— Как?
— На резиновой лодке.
Снова путешествие? Я вспомнил о горах. Вспомнил днище грузовика. Я подумал: «Теперь еще и море». Оно меня пугало. На речке я хоть как-то держался на плаву. Но в море, большом Средиземном море, я точно утону. Кто знает, что оно скрывает, это море.
— Я хочу найти работу в Стамбуле, — сказал я.
— Не найдешь.
— Хочу попробовать.
— Здесь, в Турции, для нас нет работы. Мы должны двигаться дальше на запад.
— Я хочу найти работу здесь, в Стамбуле, — повторил я. Именно этим я и занимался еще пару месяцев, стараясь изо всех сил, и это было нелегко, нет, совсем нелегко. А когда все складывается настолько нелегко, что вовсе ничего не получается, остается только прекратить все попытки и подумать об альтернативе. Не так ли?
Когда уже недолго оставалось до того долгожданного дня, на который афганские мальчишки наметили отъезд в Грецию, я окончательно убедился в том, что мне следовало принять их приглашение. Но было поздно. Они работали, чтобы оплатить поездку.
Ну, тогда я им и наврал. Я сказал, что лучше бы мне с ними поехать в Грецию, потому что им может понадобиться человек, говорящий по-английски. Сказал, что я-то как раз знаю английский и, если они оплатят мне дорогу, я поеду с ними и помогу им общаться с греками, просить помощи, информации или еще чего-нибудь. В общем, буду им полезен. Я наделся, что они менее опытны в различных жизненных ситуациях и поверят мне, ведь они все-таки младше меня.
— Правда? — спросили они.
— Правда что?
— Ты правда по-английски разговариваешь?
— Да.
— Ну-ка скажи что-нибудь.
— Что сказать?
— Ну что-нибудь на английском.
И тогда я произнес одно из немногих английских слов, которые знал:
— House.
— Что это значит?
— Дом, — перевел я.
И тогда они согласились.
— Где ты выучил английский?
— Нахватался от людей. Когда тебе до зарезу захочется эмигрировать, хорошо бы к тому времени уметь разговаривать на английском. К тому же многие из наших пытались добраться до Лондона, и я пару раз помогал друзьям учить необходимые фразы.
— В общем, ты знал английский.
— Нет, не знал. Только несколько общих понятий. Например, station ship, если нужен порт, и еще кое-что.
— Они потом это поняли?
— Погоди, сейчас все расскажу.
На той неделе, в ожидании отъезда, я работал три дня — это была большая удача — и заработал достаточно, чтобы купить новую одежду для Греции. Новая одежда всегда необходима, когда ты приезжаешь в новое место, где ты никто и звать тебя никак.
Нас было пятеро: Рахмат, Лиакват, Хуссейн Али, Солтан и я.
Хуссейн Али был самым маленьким, ему только исполнилось двенадцать лет.
Из Стамбула мы поехали в Айвалык, расположенный рядом с островом Лесбос; там, отчалив от турецкого берега, мы должны были добраться до греческого. Из Стамбула в Айвалык нас отвез перевозчик, усатый рябой турок; не помню точно его слов, но, в общем, он пообещал нам рассказать, как доплыть до Греции.
Так и вышло. По прибытии в Айвалык он заглушил мотор фургона, достал из багажника картонную коробку, погрызенную мышами, отвел нас на холм, показал рукой на закат, кивнул на море и сказал: Греция вон там, удачи.
— Каждый раз, когда мне желают удачи, все идет наперекосяк, — сказал я. — И потом, что значит «Греция там»? Я вижу только море.
Честно говоря, он тоже побаивался, потому занимался противозаконным делом, поэтому он оставил нас на вершине холма и пошел к машине, ворча по-турецки.
Мы открыли картонную коробку. В ней лежала надувная лодка, разумеется, сдутая, весла, причем даже два запасных, насос, скотч (поначалу я подумал: зачем нам скотч?) и спасательные жилеты. Идеальный набор. Из Икеи для беженцев. Инструкции и все такое. Мы разделили вещи, надели спасательные жилеты, потому что это было удобнее, чем нести их в руках, и спустились к лесу, отделявшему холм от пляжа. До моря предстояло идти километра три-четыре, и вскоре на землю легла тьма. В те годы, как я теперь вспоминаю, я чаще видел темноту, чем свет дня.
Ну, короче, мы отправились пешком в сторону пляжа по этому лесу, сумерки сгущались между стволами деревьев, и не прошло и двадцати минут, как мы услышали звуки, звуки странные, не ветер меж ветвей, нет, что-то другое.
— Наверное, это коровы, — предположил Рахмат.
— Скорее всего козы, — произнес Хуссейн Али.
— Козы не издают таких звуков, кретин.
Хуссейн Али ткнул кулаком в спину Рахмата:
— Это и не коровы, идиот.
Они начали толкаться и ругаться.
— Тише, — приказал я. — Прекратите!
— Должно быть, это дикие коровы, — предположил Лиакват, — какой-нибудь вид коровы, распространенный только в Турции.
Однако у нас не было времени прокомментировать это утверждение Лиаквата, потому что неожиданно эти его коровы появились на тропинке, и они бежали, эти дикие коровы, мчались как разъяренные буйволы, и были они, эти коровы, низенькие и приземистые. Хуссейн Али заорал:
