Пряные ночи

Ведь строить их бесполезно,
и крепости не помогут,
И женщины всех обманут —
далеких так же, как близких.

Они себе красят пальцы,
и в косы вплетают ленты,
И веки чернят сурьмою,
а мы из-за них пьем горесть».

А как прекрасны слова другого поэта:

«Право, женщины, если призывать
их к воздержанию, —
Кости мертвые, что растерзаны
хищным ястребом.

Ночью речи их и все тайны их тебе отданы,
А наутро ноги и руки их не твои уже.

Точно хан[2] они, где ночуешь ты,
а с зарей — в пути,
И не знаешь ты, кто ночует в нем,
когда нет тебя»».

Услышав от своего сына Камар-аз-Замана эти слова и поняв, что означают стихи его, султан Шахраман из бесконечной любви к чаду своему ничего не ответил на эти речи и стал оказывать сыну еще большую милость и уважение.

Отпустил султан от себя царевича, позвал своего визиря, и уединился с ним, и сказал ему: «О визирь, поведай, как поступить мне с сыном моим Камар-аз-Заманом. Я как-то призывал тебя и просил совета в вопросах брака, и ты посоветовал мне женить царевича, прежде чем я сделаю его султаном. Я говорил с сыном о браке много раз, но он не согласился со мною. Посоветуй же теперь, о визирь, что мне делать». — «О царь, — ответил визирь, — потерпи еще год, а потом, когда ты захочешь заговорить с твоим сыном об этом деле, не говори тайком, но заведи с ним речь в день суда, когда все визири и эмиры будут присутствовать и все войска будут стоять тут же. Когда эти люди соберутся, пошли тот час же за сыном своим Камар-аз-Заманом и вели ему явиться, а когда он явится, скажи ему о женитьбе в присутствии визирей, вельмож и служителей власти. Он обязательно устыдится и не сможет тебе противоречить в их присутствии».

Услышав от своего визиря эти слова, султан Шахраман воспылал великою радостью. Он одобрил мнение советника своего и наградил того великолепным платьем. После этого царь Шахраман целый год не говорил со своим сыном Камар-аз-Заманом о женитьбе. И с каждым днем юноша становился все прекраснее и совершеннее. Когда достиг он возраста, близкого к двадцати годам, облачил Аллах его наружность в наряды неземной красы и увенчал его венцом совершенства. Очами своими юноша мог околдовать любого быстрее, чем Харут[3], а игрою взора мог он сбить с пути любого легче, чем Тагут[4]. Его щеки сияли румянцем, а веки словно были вырезаны рукой великого мастера, а белизна его лба напоминала о блестящей луне, и чернота волос была подобна мраку ночи. Его стан был тоньше паутинки, а бедра тяжелее песчаного холма. И прелести его смущали род людской. Один поэт сказал о нем в таких стихах:

«Я щекой его и улыбкой уст поклянусь тебе
И стрелами глаз, наделенными дивными чарами.

Клянусь я мягкостью боков его и взора острием,
Белизной чела его и волос чернотой,

И бровями теми, что сон прогнали с очей моих,
Мною властвуя, запрещая и повелевая,

И ланиты розой, и миртой нежной пушка его,
И улыбкой уст, и жемчужин рядом во рту его,

И изгибом шеи, и дивным станом,
Что взрастил гранатов плоды на груди его,

Клянусь бедрами, что дрожат, когда в движении он
Иль спокоен, клянусь я нежностью боков его,

Шелковистой кожей, и живостью клянусь его,
И красою всей, что присвоена целиком ему,

И рукой его, вечно щедрою, и правдивостью
Языка его, и хорошим родом, и знатностью.

Я клянусь, что мускус — аромат его,
И дыханьем амбры веет ветер из уст его.

Точно так же солнце светящее не сравнится с ним,
И сочту я месяц обрезком малым ногтей его».

И затем царь Шахраман слушал речи визиря еще год, пока не настал долгожданный час.

И пришел день суда, и зал собраний наполнился тогда эмирами, визирями, вельможами царства, воинами и служителями власти, а затем царь послал за сыном своим Камар-аз-Заманом, и тот, явившись,