Я вытерплю, Владыка мой, что суждено, Я вытерплю, хоть ввергнут буду в огонь ада. И враждебны были жестокие и злы ко мне, Но, быть может, получу я взамен блага многие, Не можешь ты, о Владыка мой, пренебречь дурным, У тебя ищу я прибежища, о Господь судьбы!» И еще прочел он такие стихи:
«К делам ты всем повернись спиной, И дела свои ты вручи судьбе, Как много дел, гневящих нас, Приятны нам впоследствии. Часто тесное расширяется, А просторный мир утесняется, Что хочет, то и творит Аллах, Не будь же ты ослушником. Будь благу рад ты скорому — Забудешь все минувшее». Когда царевич окончил свои стихи, невольница стала бить его, пока он не потерял сознание. Затем она бросила ему лепешку, оставила кувшин соленой воды и ушла. А аль-Асад остался один, покинутый и печальный. Кровь текла из боков его, и был он закован в железо, находясь далеко от любимых.
Заплакав, царевич вспомнил своего брата и прежнюю жизнь, полную величия. Он принялся охать и жаловаться, стонать и плакать. И произнес он такие стихи:
«Дай срок, судьба! Надолго ль зла и враждебна ты, И доколе близких приводишь ты и уводишь вновь? Не пришла ль пора тебе сжалиться над разлученным И смягчиться, хоть душа твоя, как камень, крепка? Огорчила ты мной любимого, тем обрадовав Всех врагов моих, когда беды мне причинила ты, И душа врагов исцелилася, как увидели, Что в чужой стране я охвачен горем в одиночестве. И мало им постигших меня горестей, Отдаления от возлюбленных и очей больных, Сверх того постигла тюрьма меня, где так тесно мне, Где нет друга мне, кроме тех, кто в руки впивается, И слез моих, что текут, как дождь из облака, И любовной жажды, огнем горящей негаснущим, И тоски, и страсти, и мыслей вечных о прошлых днях, И стенания, и печальных вздохов горестных. Я борюсь с тоской и печалями изводящими И терзаюсь тоской пожирающей. Не встретил я милосердного и мягкого, Кто бы сжалился и привел ко мне непослушного. Найдется ль друг мне верный, меня любящий, Чтоб недугами и бессонницей был бы тронут он? Я бы сетовал на страдания и печаль ему, Что глаза мои вечно бодрствуют и не знают сна. И продлилась ночь с ее пытками, и поистине На огне заботы я жарюсь пламенеющей. Клопы и блохи кровь мою всю выпили, Как пьют вино из рук веселого, чьи ярки уста. А плоть моя, что покрыта вшами, напомнит вам
