голодом людей пошли повальные болезни.
Хан, поверив Сумарокову, пошел дальше и по пути все больше и больше удивлялся. Было чему. Не проходило и дня, чтобы к его войску не примыкали боярские дети из городов, находившихся в земщине, то есть тех, которые мог нещадно разорять любой опричник. То придет десяток из Серпухова, возглавляемый неким Русином, то заявятся калужане — Ждан и Иван Васильевы, дети Юдинкова, то из Каширы — Федор Лихарев. Бежали даже из опричного Белева.
В числе беглецов-белевцев был и Кудеяр Тишенков, который вместе с товарищем Окулом Семеновым хорошо знал все дороги на Москву, а также места, где царь обычно выставлял свои рати. И в то время, когда государевы воеводы ожидали крымского хана со стороны Тулы и Серпухова, Девлет по совету Тишенкова пошел по Свиной дороге. Не встречая никаких заслонов на своем пути, крымчаки сноровисто переправились через броды на Угре, обойдя все приокские укрепления с запада, и пошли на Москву.
Иоанн, в очередной раз бросив армию, ускакал, минуя столицу, через Бронницы в Александрову слободу, оттуда, не задерживаясь, в Ростов и далее в Ярославль. Но у страха глаза велики, и он, не остановившись в городе, метнулся еще дальше — в Вологду.
Тихим ясным утром 24 мая 1571 года подошедшие татары подожгли пригороды и часть строений в Земляном городе. Если бы безветренная погода продержалась до конца дня, возможно, с огнем удалось бы справиться, но это был звездный день Девлета — спустя некоторое время безветрие в одночасье сменилось бурей, и началось невообразимое.
Огненное море разлилось из конца в конец города с ужасным шумом и ревом. Остановить стихию никто и не пытался — все думали только о собственном спасении, бежали куда попало, давя друг друга. Успели только завалить кремлевские ворота, чтобы не впустить туда никого. Первым, так и не дозвонив, рухнул на землю колокол опричной церкви за Неглинной, следом, один за другим, стали умолкать и остальные. В довершение всех бед рванули два пороховых склада, расположенных в так называемых «зелейных» башнях — одна в Кремле, другая — в Китай-городе. Взрывы были настолько могучими, что вместе с башнями рухнула и часть стен.
Оказывать сопротивление татарам было в сущности некому — стоявшие у Оки воеводы Бельский, Морозов, Мстиславский, Шереметев и Темкин все-таки успели вернуться, но вместо открытого боя в поле воеводы, не сговариваясь, заняли оборону в подмосковных предместьях, расположившись прямо на улицах. После начала пожара им оставалось только одно — погибнуть.
Адский пожар отогнал от Москвы даже… самих татар — невозможно заниматься грабежом в пекле.
Девлет-Гирей отошел к Коломенскому селу, решив переждать там, а столица все продолжала полыхать да столь яро, что, когда стихия угомонилась, целых деревянных зданий не осталось ни в в Белом, ни в Земляном, ни в Китай-городе. Пытавшийся спастись от огня в подвале на своем подворье главный воевода князь Бельский так и не вышел оттуда на свет божий — незадачливого вояку вынесли ногами вперед. А всего число погибших исчислялось несколькими сотнями тысяч[71] .
Девлет-Гирей, полюбовавшись с высот Воробьевых гор на Москву и усладив свое сердце ее руинами, так и не решился вступать в нее, напуганный вестью о том, что с севера спешит с войском… король Магнус.
— Слишком все хорошо идет для меня, но милость аллаха не безгранична, и умный должен знать меру, чтобы вовремя сказать себе: «Довольно», — объяснил он обступившим его мурзам и подался восвояси.
Хотя никто особо и не возражал. К чему? Один лишь полон, захваченный татарами, тянул на добрую сотню тысяч голов, а в рублях оценивался еще больше.
Последнее, что сделал крымский хан, так это отправил к царю своих послов. В переданной Иоанну грамотке насмешливо говорилось: «Жгу и пустошу Россию единственно за Казань и Астрахань, а богатство и деньги применяю к праху. Я везде искал тебя, в Серпухове и в самой Москве. Хотел венца и головы твоей, но ты бежал из Серпухова, бежал из Москвы. Да и ты похваляешься, что-де, яз — Московский государь, и было б в тебе срам и дородство, и ты бы пришел против нас и стоял».
Пришлось, скрежеща зубами от бессильной злобы,
Ох, какая стыдобища! Вот уж позор, так позор! Такое стерпеть?! Нет уж! И пока Москва дымилась от гари, Иоанн вновь приступил к пыткам и казням, выискивая изменников, виновных в случившемся конфузе. В зеркало он при этом глядеть наотрез отказывался.
Потому и выставил прибывшим из Швеции послам, в очередной раз предложившим мир, вовсе уж несуразные условия, пытаясь хоть так компенсировать пережитое унижение. Помимо требования уступить Руси всю Эстонию и серебряные рудники в Финляндии, он возжелал, чтобы Юхан немедля заключил с ним союз против Литвы и Дании, а в случае военных действий прислал тысячу конных и пятьсот пеших ратников. Но это еще куда ни шло. Это послы бы проглотили вместе с требованием десяти тысяч ефимков за оскорбление русских послов Воронцова и Наумова, приключившееся в Стекольне во время переворота и смены короля Эрика XIV на Юхана III. Когда главное — унести подобру-поздорову ноги, на многое можно согласно кивнуть головой.
Однако далее царь, окончательно утратив чувство реальности, потребовал, чтобы их король именовал Иоанна в грамотах властителем Швеции и прислал в Москву герб для изображения его на большой государственной печати среди прочих покоренных земель. Тут не выдержали даже послы и начали возражать. Впрочем, они вовремя вспомнили, что особо перечить чревато не только для здоровья, но и для самой жизни, и в конце концов заверили, что король исправится и «добьет челом царю за свою великую вину».
Однако король отчего-то своей вины не признал и челом не добил.
Глава 16
СВАДЬБЫ
Помимо казней и восстановления собственного, изрядно упавшего достоинства перед иноземными властителями, Иоанн занялся еще одним очень важным государственным делом — подыскивал себе третью по счету жену. Из всех городов свезли в Александрову слободу более двух тысяч невест, каждую из которых ему представляли отдельно. Сперва он выбрал пару дюжин, затем уже из них убрал каждую вторую. Оставшихся вначале осматривали лекари и бабки. Затем он сам сравнивал их красоту, приятность и ум, после чего остановил выбор на Марфе Васильевне Собакиной, дочери новгородского купца. В это же время он подобрал невесту и для сына Ивана, указав на Евдокию Богдановну Сабурову. Отцы красавиц из ничего сделались боярами, дяди будущей царицы — окольничими, брат — кравчим. Кроме того, их наделили и богатством, взяв его из тех вотчин, которые до того Иоанн отнял после опал у казненных бояр.
Правда, выбор, как оказалось, государь сделал не совсем удачный. Марфа Васильевна еще до свадьбы занемогла, стала худеть и сохнуть, после чего Иоанн, заподозрив, что ее отравили ближайшие родственники умерших цариц, Анастасии и Марии, устроил очередную резню. В числе прочих был посажен на кол Иоаннов шурин князь Михайло Темрюкович. Ивана Петровича Яковлева (прощенного в 1566 году), а также его брата Василия, который был пестуном старшего царевича, воеводу Замятию Сабурова, родного племянника Соломонии, первой супруги отца Иоанна, забили насмерть, а боярина Льва Андреевича Салтыкова постригли в монахи Троицкой обители, но потом все равно умертвили прямо в монастыре.
Сбежавшей от его «праведного» суда изменнице-жене он отомстил еще раз чуть раньше, когда отправил вклад на помин души Марии Темрюковны гораздо более щедрый, аж на целых пятьсот рублей,