Соседка оказалась женщиной настойчивой. Впырившись настырными глазами в усатого капитана, она сказала:
– Это вон тот, что ли, толстый, ваш сотрудник?
Грек обернулся, посмотрел на Сокольского, который и на этот раз что-то гонял во рту и сказал:
– Ну да.
На лице соседки отразилось полное разочарование.
– Ну и что, я тоже вчера вечером видела ее. Алла шла домой впереди меня. Я еще хотела ее догнать на лестнице. Видела, она открыла дверь подъезда. Вошла. Минуты не прошло, как я вошла следом. Смотрю, а ее на лестнице нет. Тишина. И шагов не слышно. Я так и обалдела. Куда она могла деться. За такое короткое время бегом на пятый этаж не взбежишь. И ночью она дома не ночевала. Нам-то слышно, когда она бывает дома, – проговорила она с некоторым недоумением.
Федор Туманов стоял, прислонившись спиной к двери. Грек суетливо повернулся к нему:
– Николаич, ну чего, замки на двери ломать будем? – спросил он.
Федор не ответил. Входя в подъезд, он заметил стоящие на площадке первого этажа около лестницы два больших целлофановых мешка со строительным мусором, оставшиеся после ремонта. И Туманов спросил:
– У вас в подъезде ремонт был?
Соседка с недовольством махнула рукой.
– Да какой там ремонт. Халтурщики. Стены повазюкали, побелили и все. Да дверь сломали.
– Какую дверь? – оживленно спросил Грек.
– Внизу. У нас в каждом подъезде внизу двери есть. За лестницей. На случай аварийных ситуаций. Так эти шабашники сломали на ней замок. Им, видишь ли, через нее было удобней бидоны с краской заносить. Уехали, а замок так и не повесили на дверь. И мусор после себя оставили, – пожаловалась соседка.
Федор все понял.
– Пошли вниз, – сказал он Греку с Ваняшиным.
Сокольский как неприкаянный, поплелся следом.
Спустившись на первый этаж, Туманов осмотрелся и обнаружил дверь, про которую говорила им соседка Чикиной. При входе в подъезд, эта дверь была не видна. Ее можно было увидеть, лишь зайдя за лестницу, что майор и сделал. А следом за ним и Грек с Ваняшиным. Туда же притопал и Сокольский.
Замка на двери не оказалось, а наличие на полу рассыпанной побелки и капель краски, говорило о том, что ремонтники не раз и не два пользовались этой дверью. И мешки с мусором, как видно, намеревались выносить именно через эту дверь, чтобы не пачкать подъезд. Но по какой-то, неясной для оперативников причине, мусор так и остался стоять возле лестницы, надежно прикрывая от посторонних глаз дверь запасного выхода.
– Вот такие у нас дела, – задумчиво проговорил Туманов и, повернувшись к Сокольскому, добавил: – Ты сидел в машине, а интересующий нас человек в это время был здесь, преспокойненько дожидаясь, пока Чикина войдет в подъезд. И когда она вошла, он, наверняка, затащил ее сюда, а потом вывел через эту дверь, чтоб не мозолить тебе, Сокольский, глаза.
– Товарищ майор… Ну я же не знал. Я даже по нужде не отходил, – поклялся Сокольский.
Грек подозрительно посмотрел на него.
– А как же твой мочевой пузырь, не лопнул? – спросил он с серьезным выражением лица. Сокольский не счел нужным ответить. Промолчал.
– Одного только я не пойму. Ну если Мамедов хотел свести с Чикиной счеты, прикончил бы тут, – сказал Туманов, размышляя об этом вслух.
– Или в квартире, – подсказал Ваняшин. Майор посмотрел на него.
– Зачем ему надо было ее похищать? Не понятно, – Туманов старался подтолкнуть к размышлениям и своих помощников, но Ваняшин не ответил. Грек тоже молчал, злыми глазами смотрел на дверь.
Глава 15
Из ворот управления уголовного розыска Алла Чикина вышла с нехорошим чувством. Хотя за те трое суток, которые она провела в одиночной камере, ее никто не беспокоил, не вызывал на допросы, она знала, что пока не закончится следствие, ей еще не один раз придется встретиться с майором Тумановым. Одно дело, когда б эти встречи проходили у нее дома. Там и обстановка другая, можно чувствовать себя раскованной. Да и как говорится, родные стены помогают. И другое дело, когда она находится тут. Ограничение свободы не только унижает человеческое достоинство. Оно давит на психику невидимым прессом. И Алла отчетливо ощущала, что еще немного и она бы сошла с ума в этой одиночке. Не понимала, как люди могут сидеть там годами и при этом не свихнуться. Она бы так не смогла.
Потом мысли ее вернулись к работе. Две недели, которые она брала в счет отпуска на похороны мужа и последующую реабилитацию, истекали ровно сегодня. Завтра ей надо выходить. И Алла подумала о том, как все-таки хорошо, что ее отпустили, и теперь не придется объясняться в поликлинике перед главным врачом.
Придя домой, она разделась и первым делом пошла в ванну и часа два отмокала в мыльной пене, вытравливая из своего тела вонь камеры. А потом завалилась на кровать, укуталась одеялом и проспала до утра, даже не поужинав.
На другой день она как обычно вышла на работу, но не в поликлинику, а в терапевтическое отделение, где пришлось подменять внезапно заболевшего врача. Весь день прошел в суете. Слишком много больных поступило за последние сутки. Это раздражало Аллу. И она вдруг заметила за собой одно качество, которого не замечала раньше: ей захотелось поменять профессию. За те трое суток, которые она просидела в одиночной камере, в ее душе случился перелом. Она переосмыслила свою жизнь и решила, что больше не хочет лечить людей. Почему она должна кому-то помогать? Разве ей кто-то помогает? По воле судьбы она попала в нехорошую историю. Погиб ее муж. Ему никто не помог. И ей не помогает. Ото всего этого было чертовски плохо.
Она чувствовала неприязнь к людям. Ей хотелось, чтобы все они почувствовали то же, что чувствовала она. Чувствовали не только физическую боль, но и душевную. Видя страдания больных, перенесших операции, она только радовалась их мучениям, забыв, что когда-то давала клятву Гиппократа помогать. Но теперь ей плевать на клятву. Плевать на все. Ее мир разрушился. Пусть рушится и их мир. И почему она должна кого спасать?
С такими мыслями ей вдруг сделалось страшно. И в конце рабочего дня, она зашла в кабинет главного врача и положила на стол заявление об уходе. И ушла.
Подходя к подъезду, увидела соседку. Эта старая карга, была большой любительницей поболтать. Она и сейчас, заметив Аллу, притопила так, словно торопилась на пожар.
Алла сделала вид, будто очень спешит. Не хотелось лишних расспросов. Начнется как всегда, банально, про жизнь, а закончится вопросом, какого цвета трусики одеты на ней сегодня.
Бросив неприязненный взгляд на соседку, Алла торопливо вошла в подъезд. Стук ее каблучков приглушенным эхом разносился по этажам. До лестницы не менее шести метров. Это расстояние она сейчас пройдет быстрее обычного. Потом также быстро поднимется по лестнице. Пенсионерка соседка за ней не угонится. Отстанет. И Алла избавит себя от ее ненужных вопросов.
Она уже почти подбежала к лестнице, как вдруг из темноты, из-под лестницы навстречу ей вышел Рустам Мамедов, цепко схватив ее за руку. Не трудно было догадаться, кого он тут поджидал.
Алла даже не успела ойкнуть, как он затащил ее в темноту.
– Ты с ума сошел. Там идет моя соседка. Я сейчас закричу, и она увидит тебя, – попыталась Алла пригрозить, но, кажется, угроза ее не подействовала на Мамедова.
Рустам тихонько засмеялся. Резким движением достал из кармана нож и поднес его лезвие к шее Аллы, чуть уколов. Другой рукой схватил ее за правую грудь, больно сжав ее.
Алла едва слышно застонала. А он шепнул ей на ухо, когда хлопнула подъездная дверь:
– Ну что же ты не кричишь? Давай? Попробуй?
Алла терпела боль. Слышала шаги соседки. Вот та подошла к лестнице, почему-то остановилась, точно прислушиваясь. Постояла, потом неторопливо стала подниматься наверх. И шаги ее стали удаляться.
– Отпусти. Мне больно, – тихо проговорила Алла, задирая голову вверх, чтобы не порезаться об острый конец лезвия. – Что тебе надо?
