– Решил идти – твоя воля, – тихо сказал Чалый. – Но ты понимаешь, что мальчишку скоро найдут, и он расскажет, куда мы пошли? Понимаешь?
Севка неуверенно кивнул.
– А еще ты подумал, что бойцы могут прикинуть и решить, что им-то почти двести километров по степи никак не пройти? И не хочется… Мальчишка для них, может, счастливый билет. Приведут его к папке с мамкой, глядишь, казаки и не станут кишки выпускать, – Чалый оглянулся через плечо на снова о чем-то тихо спорящих бойцов. – Смотри, как увлеклись дискуссией… Думаешь, собрание примет резолюцию в поддержку лейтенанта, как-там-тебя-фамилия?
– Что делать?
– Смотри сам, ты взрослый мальчик. И насколько я понял по твоему внимательному и цепкому взгляду, ты не столько из пехоты, сколько… Не так?
– Так, и что?
– Значит, у тебя горячее сердце и с руками все в порядке. Есть мальчишка – есть проблема. Нет мальчишки… Не так?
Он прав, подумал Севка. На сто пудов – прав. Но из этой его правоты следует, что сейчас Севка должен пойти и убить двенадцатилетнего пацана. Не приказать – такого приказа никто выполнять не станет, а убить своей рукой.
Убедить себя в том, что другого выхода нет, и убить.
В конце концов, не в первый раз лейтенант Залесский отправит человека, лично ему ничего плохого не сделавшего, на тот свет. Как там Костя сказал? В крови ковыряешься? Точно так. Ковыряюсь.
И отправлять к стенке приходилось, и в ликвидации участвовать тоже.
Севка не считал, скольких именно убил, но так, навскидку, получалось, что десятка два. Только детей среди них не было.
Не было.
Пока.
– Решай, лейтенант, – Чалый снова засвистел свою песню. – А то бойцы решат.
Севка положил руку на кобуру.
– Ой кто-то с горочки спустился… – пропел Чалый. – Наверно, милый мой идет. На нем – защитна гимнастерка, она с ума меня сведет…
Севка медленно вынул наган, взвел курок.
Он ведь почти серьезно собирался заслужить себе жизнь, убивая пленных. И ничего, не стошнило от одной мысли об этом. Да, не согласился в последний момент, но какая разница? Ведь почти решил…
Севка сделал шаг, потом второй.
Под ногами была горячая земля. Он шел, как по раскаленной сковороде.
В аду, подумал Севка. На раскаленной сковороде в аду.
Сколько тут шагов мальчишке жить осталось? Десять? Двенадцать?
Севка не сразу сообразил, что дурацкая мелодия Чалого прицепилась и к нему.
Вначале он ее стал насвистывать. Потом…
– Ой кто-то с горочки спустился… – прошептал запекшимися губами Севка. – Наверно, милый мой идет…
Он никогда не учил слов этой песни. Слышал пару раз ее от подвыпивших стариков. По телевизору слышал… В кино каком-то о войне…
Там какой-то особист, примеряя втихомолку командирский кожаный плащ, напевал именно эти строчки.
Милый мой идет.
Уже почти пришел.
Револьвер тяжелый, будто кто-то тянет его к земле, пытается вырвать из ослабшей руки Севки Залесского, который убивал-убивал, но убийцей, похоже, так и не стал. Даже ради собственной жизни.
Не за Родину, не ради спасения Кости… Костю спасти не получится, Чалый все четко разъяснил, без вариантов. Да и сам Севка это прекрасно понимает. Так что ради спасения только своей бесценной жизни предстоит ему отнять чужую. Обменять.
– На нем защитна гимнастерка, – прошептал Севка, – она с ума меня сведет…
Точно. Тут можно сойти с ума. Однозначно.
Она с ума меня сведет…
Богдан почему-то здорово возмущался по поводу особиста в кино, певшего эту песню. Как, впрочем, обычно при просмотре фильмов о войне. То ему что-то в форме не нравится, то анахронизм какой-то заметит.
Она с ума меня сведет…
Вон, бойцы что-то почувствовали, смотрят на Севку почти испуганно, будто это их он собрался убивать, а не пацана… А казачонок тоже сообразил, побледнел, закусил губу, но смотрит без страха, с ненавистью смотрит.
Она с ума… Севка чуть не выругался. Заклинило его на этой строке. Как приковало, в самом деле.
Она с ума меня сведет… Там дальше слова… Дальше… Севка замер, похолодев.
Хорошо, подумал Севка. Просто отлично. Или это ему примерещилось? Вот сейчас начнет он действовать, а окажется, что ошибся. Ну, примерещилось. Или…
Или не примерещилось…
Чалый, когда по карте пальцем водил… Севка тогда понял, что цитата, но не сообразил – откуда. А сейчас вдруг дошло.
Вот вам и трактат о пользе фильмов для «попаданцев».
Севка спрятал наган в кобуру.
– Построиться, – вполголоса приказал он красноармейцам.
Почесал правую бровь, пытаясь собраться с мыслями и придумать правильную формулировку.
– Я так понял, – после паузы произнес Севка, – что вы пытаетесь решить для себя, как быть дальше, товарищи бойцы. Так?
Красноармейцы переглянулись.
– И как я понял, мысль о том, что нужно погибнуть, но не сдаться в плен вам… не нравится вам эта мысль? – Севка заставил себя улыбнуться.
Не стоит пугать бойцов. Они вон и так напряжены, дальше некуда. Еще сорвется кто-то и ткнет штыком.
– Капитан Чалый показывал мне на карте обстановку… Хреновая обстановка, если честно. Пытаться выйти через линию фронта – значит нарваться на пулю. Если идти на юг, то можно просто не дойти. Единственный выход, похоже, это двигаться на восток к Волге, но… Да, товарищ Костылин, это полторы сотни верст, – Севка развел руками. – Я пойду, у меня особого выбора нет… А вы… Вы сейчас решайте, что будете делать. Сейчас, сию минуту… На Кавказ или наоборот… Я неволить и принуждать не стану. Более того…
Севка посмотрел на казачонка.
– Я разрешу вам забрать мальчишку. И отвести его на хутор. Думаю, там вас примут. Иначе придется его убить. Понимаете?
Чреватый посмотрел на стоявших рядом бойцов и кивнул.
– Такие дела, товарищи красноармейцы, – вздохнул Севка. – Если кому-то в голову придет идея сдать казачкам или немцам еще и лейтенанта с капитаном, не советую даже пробовать… Тоже понятно?
– Понятно, – сказал Чреватый.
– Совещаться будете? Или уже решено?
– Мы… – начал Костылин, но закончить не успел – капитан Чалый с пистолетом в руке вдруг оказался перед строем, поднял оружие на уровень глаз.
Костылин замолчал.
– Медленно, очень медленно вы все, товарищи красноармейцы, кладете свои винтовки на землю, – сказал Чалый. – Если вы в плен собрались, то винтовки вам не нужны. Я считаю до трех… Раз. Два.
Винтовки упали.
