демона, как если бы его вена соединилась с артерией богини, и жизненная сила той перетекала в Гхэ.
Противница снова ударила Гхэ, но он отразил ее удар; его уверенность в себе росла вместе с болью, а ярость сравнялась с яростью демона. Гхэ ничего не вымолвил; он лишь стиснул прелестную шею богини и сжимал ее до тех пор, пока плоть существа не растворилась в воде. Даже и тогда Гхэ не перестал душить богиню, он просто не мог себе такого позволить – ее необъятно раскинувшееся вверх и вниз по течению тело менялось, горело ярким обжигающим пламенем, пока наконец Гхэ не удалось найти место, глубоко в своем сердце, и запереть там богиню. Гхэ, спотыкаясь, выбрался на берег, сделал три неверных шага и рухнул на колени. Ган потянулся к нему, чтобы помочь подняться, но Гхэ внезапно его тело показалось легче воздуха, он без усилия встал на ноги, ощущая непреодолимое желание смеяться. Вампир позволил себе это – никогда еще, даже на Реке, не чувствовал он себя таким сильным, таким полным пламени и целеустремленности. Демон был теперь внутри него, он поймал богиню и поработил так же, как слепого мальчика и давно усопшего императора. Теперь их было четверо, но власть по-прежнему принадлежала ему, Гхэ.
Он огляделся по сторонам. На воде все еще покачивались обломки корабля, вокруг раскинулась степь, а Ган, раскрыв рот, растерянно смотрел на Гхэ.
– Что случилось? – выдохнул старик. – Куда она делась? Что случилось?
– Я думаю, – ответил Гхэ, ухмыляясь, и услышал в собственном голосе нотки триумфа, – что я только что съел богиню.
Улыбка его стала еще шире, когда Ган не нашел, что на это ответить.
Ган был слишком ошеломлен всеми обрушившимися на него событиями, чтобы чувствовать радость или отчаяние, хотя у него были основания чувствовать и то и другое. Его невысказанное подозрение, что драконы – всего лишь эманация бога-Реки и не могут существовать отдельно от него, блистательно подтвердилось, а тонкие намеки на необходимость плыть вверх по притоку привели, как он и хотел, к гибели корабля. Из солдат лишь два с половиной десятка были в состоянии продолжать путь, большинство припасов было испорчено или погибло – как, впрочем, и его собственные бесценные книги и карты. Самым чувствительным ударом была гибель всех коней. Не имея ни верховых, ни вьючных лошадей, отряд мало чего сможет достичь. Сам же Ган остался в живых. Пока.
Однако Гхэ был жив, и среди погибших не оказалось ни Гавиала, ни Квен Шен. Гхэ стал сильнее, чем когда-либо; его стремление найти Хизи не поколебалось. Ган надеялся, что по мере их удаления от Реки вампир утратит часть своей целеустремленности, но бог-Река потрудился на славу, воссоздавая его, и сохранил лишь те части личности Гхэ, что помнили и любили Хизи. Ган гадал, понимает ли это сам Гхэ, осознает ли природу провалов в своей памяти.
Ночь отряд провел в наспех сооруженных шалашах, в холоде и сырости. Удалось выудить из воды несколько шатров и одеял, но они все еще были насквозь мокрыми.
В этот и на следующий день людям пришлось питаться мясом лошадей. Квен Шен решила, что мясо испортится скорее, чем некоторые из спасенных припасов. Солдаты хотели, чтобы им позволили похоронить погибших, но Гхэ, Гавиал и Квен Шен сочли это напрасной тратой сил и запретили. Вместо этого на следующий же день отряд перешел на новое место, выше по течению, чтобы избежать миазмов разложения, которые скоро отравят воздух.
После перехода, когда солдаты занялись устройством новых шалашей, Гхэ впервые после крушения подошел к Гану.
– Что ж, старик, – начал он, опускаясь на корточки перед сидевшим, привалившись к стволу дерева, Ганом, – не сделать ли мне путешествие для тебя более легким – поместив внутрь себя?
– Делай что хочешь, – безразлично ответил ему Ган. – Мне всех равно.
– Может быть, тебе и все равно, – ответил Гхэ, – но не мне. И, пожалуй, я предпочту, чтобы ты шел дальше на собственных слабых ногах.
Ган равнодушно пожал плечами.
– Дело в том, что ты знал, – продолжал Гхэ. – Ты знал, что произойдет.
– Нет, – поправил его Ган. – Я только надеялся на это.
– Ну так твое желание исполнилось. Однако ничто не остановит меня, старик. Я пожрал одного из здешних «богов», пожру и других. Я смогу посылать их туда, где мне будет нужна их служба, и опять призывать обратно. А если какой-нибудь из них мне надоест, я съем его окончательно.
Ган упрямо выпятил подбородок, собираясь дать свой обычный резкий ответ, когда раздался крик часового, смотревшего в сторону степи. Оба – и Ган, и Гхэ – повернулись на голос.
Вся равнина была черна от всадников – в ярких варварских одеждах, щетинящихся копьями, мечами, луками.
– Ну, – заметил Ган, – я обещал привести тебя туда, где живут менги, – так вот они перед тобой.
XXVII
СТАДО БУРИ
Когда Харка ударил птицу, рука Перкара онемела, словно парализованная, все тело сотряс мучительный озноб, заставивший застучать зубы и болезненно замереть сердце. До обоняния юноши долетел мерзкий запах падали, смешанный с вонью паленых перьев; демоническая птица резко закричала и щелкнула своим устрашающим клювом. Харка рассек одну из бессмертных душевных нитей чудовища. Оно взвилось вверх и стало кружить над Перкаром, и тот приготовился отразить новое нападение; он лишь краем сознания отметил, что кожа на голове рассечена и кровоточит.
Тварь, однако, не кинулась на него вновь. Она подняла одно крыло, словно приветствуя кого-то на востоке, и улетела в сторону приближающейся бури.
«В этой буре тоже что-то таится», – сказал Харка. Перкар не обратил внимания на слова меча, поспешно схватив повод Тьеша. Мох и его пленница были уже маленькими фигурками вдалеке. Предсказатель Дождя лежал на земле и над ним склонился Ю-Хан, а Братец Конь все еще, широко открыв рот, смотрел на происходящее. Нгангата снова выстрелил в птицу-демона, но к тому моменту, когда Перкар вскочил на Тьеша, полукровка был уже в седле и конь его мчался галопом.
На что рассчитывает Мох? Лошадь его несла двойную ношу, а самому ему приходилось бороться с Хизи
