почти невозможно говорить. Перкар поглубже натянул капюшон из шкуры лося и закрыл нос толстым шерстяным шарфом, так что остались видны только прищуренные глаза.
«В этих тучах и правда есть что-то странное», – сказал ему в ухо голос.
– Так говорит и Нгангата, – пробормотал Перкар.
– А? – переспросил Нгангата, расслышав свое имя.
– Со мной заговорил Харка, – объяснил Перкар, и Нгангата подхлестнул своего коня: он знал, что Перкар не любит советоваться со своим мечом, когда их разговор могут слышать другие.
«Странное, – повторил Харка. – Но до них слишком далеко, чтобы увидеть больше».
– Дай мне знать, когда узнаешь что-нибудь полезное.
«Все еще обижен? По крайней мере теперь ты хоть отвечаешь. Мне трудно понять твое отношение. Можно было бы ожидать от тебя благодарности. Я ведь много раз спасал тебе жизнь».
– И много раз говорил об этом. Я признаю, испытывать благодарность я должен. Но мое тело помнит, что с ним происходило, знает, что несколько раз умирало. Это несет в себе странную боль, Харка.
«Боль, которая мне хорошо знакома, – ответил меч. – Найди способ освободить меня, и проблемы нас обоих будут разрешены».
– Если мне удастся найти такой способ, я непременно так и сделаю, – пообещал Перкар. – Уж если я не сумею ничего другого, по крайней мере Владыке Леса я тебя верну.
«Чем ты готов пожертвовать, чтобы исправить содеянное, Перкар? Ведь Владыка Леса проглотит тебя, как жаба мошку. Нгангата правильно говорит: богам мало дела до чувств людей. Уж я-то знаю».
– Мне безразлично, что ценят или не ценят боги, – очень тихо ответил Перкар. – Я знаю лишь то, чему учил меня отец: я должен добыть Пираку, добыть честь и славу. Я слишком долго уходил в сторону от пути моих предков.
«Ты всегда произносишь такие замечательные банальности, – заметил Харка. – Неужели ты от них никогда не устаешь?»
– Может быть, они – все, что у меня осталось, – возразил Перкар. – А теперь оставь меня в покое, пока не настанет время предупредить об опасности.
«Хорошо», – согласился голос и умолк.
Черная туча клубилась, поднимаясь все выше; Перкар чувствовал, как бурлит у нее в брюхе ледяной дождь со снегом, ощущал холодное дыхание с запада. Но, как и предсказал Нгангата, буря не приближалась, и к вечеру небо стало ясным и морозным, обрело глубокий синий цвет, подернутый алым и желтым лишь там, где остались маленькие высокие облачка. Когда ярко засветилась первая звезда, Перкар и Нгангата остановились на ночлег. Они молча и сноровисто раскинули маленький шатер из лошадиной шкуры, который им одолжил Братец Конь, в быстро убывающем свете.
Перкар стал собирать сухие ветки, пока его спутник укреплял их временное жилище.
Когда Перкар вернулся, Нгангата тихо что-то напевал своему луку, благодаря бога того дерева, из которого лук был сделан. Перкар подумал, что нужно было бы последовать его примеру, но его меч, Харка, ведь сам был богом; к тому же они сегодня поспорили, и с его стороны петь благодарность мечу было бы неискренне. Но, с другой стороны, разве не хвалился Перкар, что возвращается на путь Пираку? Так что, подумав немного, он затянул единственное песнопение, которое казалось подходящим, хоть и было чужим. Перкар пел «Благодарность Матери-Лошади» (хотя и не знал всей песни целиком), чтобы почтить должным образом шатер. Шатер был сделан из останков жеребца по имени Змеиная Кожа. Шатры менгов всегда делались из лошадиных шкур, поэтому каждый имел имя. Песню Перкар запомнил, слушая ее, когда менги разбивали или сворачивали лагерь.
Они с Нгангатой закончили пение одновременно и одновременно подошли ко входу в шатер. В багровых отсветах заката лицо спутника показалось Перкару еще более чуждым, чем обычно, лишенным всего человеческого. Его темные запавшие глаза и скошенный лоб напомнили юноше о дремучем, пугающем лесу в Балате, где обитали альвы. Перкар вспомнил изувеченные тела Копательницы и ее семейства – альвов, погибших из-за того, что он оскорбил Владыку Леса, – и задумался: что в его силах сделать, чтобы восполнить потерю их роду, какое утешение предложить, какие извинения принести?
– Нгангата, – спросил он, глядя на угасающий закат, – ты знаешь, как звали тех альвов, что погибли в Балате?
– Их имена мне известны, – ответил Нгангата, и Перкар заметил в его голосе, как неоднократно замечал и раньше, легкое рычание, не свойственное ни одному человеку.
– Я хотел бы, чтобы ты как-нибудь научил меня им.
– Когда-нибудь, – ответил полукровка, – но только в Балате. Их имена можно произносить лишь там.
– Ах вот как. – Перкар чувствовал, как холод кусает его за ноги, но не хотел еще уходить в шатер и разжигать костер. – Небо здесь, кажется, высасывает из меня душу, – пожаловался он и обернулся, чтобы еще раз взглянуть ввысь. Костяной лук Бледной Королевы появился на востоке.
– Я и сам предпочитаю более населенные земли, – признал Нгангата. – Как и ты, моя мать была в родстве с пастбищами, холмами, горами. У нее в крови были и быстрые потоки, рыжие быки, тающий снег. Альвы, народ моего отца, в родстве с деревьями; они очень не любят их покидать. Мы с тобой оба лишимся рассудка, если долго останемся под здешним небом. – Он показал рукой вверх и слегка улыбнулся, чтобы показать, что говорит отчасти в шутку.
– Но ведь менги живут здесь, – возразил Перкар. – Наверняка и другие люди тоже могут это вынести.
– В жилах менгов течет конская кровь. Они и есть лошади в некотором смысле. Они без этих небес умерли бы, задохнулись.
– Так они говорят, – признал Перкар, вспомнив слова Братца Коня.
– Что-то ты сегодня вечером задумчив, – заметил Нгангата. – Пожалуй, тебе лучше нести дозор первым.
