трибуны преторианских когорт, сенаторы, потомки покрытых славой знатных римских родов вдруг забыли дорогу к ее дому, никто не рисковал выказывать ей какую-либо поддержку, утешать в несчастье. Лишь несколько женщин оставались верными старой дружбе, да и то среди них оказались не только те, кто любил опальную императрицу, но и те, кто пылал к ней ненавистью. Эти люди рассчитывали, разузнав что-либо порочащее Агриппину в глазах Нерона, немедленно донести эти сведения до него и тем самым заслужить награду.
Подлый донос не заставил себя ждать. Среди тех, кто остался в окружении императрицы, была некая Юния Силана. Женщина знатного рода Юниев, который подарил Риму и основателя республики Луция Юния Брута, и последнего ее защитника Марка Юния Брута, к нему погибающий Гай Юлий Цезарь обратился с последними словами: «И ты, дитя мое?»
Если один из великих Юниев избавлял Рим от тирании царя Тарквиния Гордого, а другой участвовал в убийстве того, кто уничтожил республиканский строй в Риме, то Юния Силана жаждала погубить уже и без того лишенную какой-либо власти императрицу, движимая исключительно личной злобой никак не политического происхождения.
Силана была красива и полагала, что красота эта должна доставлять наслаждение и ее обладательнице, и тем, кого она пожелает своей прелестью осчастливить. Она была знаменита своими многочисленными любовными связями и долгое время была подругой Агриппины, отнюдь не осуждавшей подобный образ жизни, но и отдававшей ему дань. Дружба эта переросла во вражду, как это часто бывает в подобных случаях, из-за мужчины. Юния возжелала выйти замуж за знатного молодого человека Секстия Африкана, но ее планы были расстроены Агриппиной. Добрая подруга неустанно внушала Секстию, что недостойно столь прекрасному молодому мужчине связывать свою жизнь со стареющей развратницей. Что удивительно в этой вообще-то заурядной, казалось бы, истории, так это то, что Агриппина расстраивала брак Юнии Силаны и Секстия Африкана вовсе не для того, чтобы самой воспользоваться молодым любовником подруги. По словам Тацита, Агриппина не желала, чтобы Секстий, став мужем уже немолодой и явно неспособной к деторождению женщины, а затем овдовев, что нетрудно было предположить, унаследовал после безвременно утраченной Юнии Силаны ее огромное богатство.
Надо сказать, очень странный ход мыслей. Непонятно, каким образом сама Агриппина рассчитывала на наследство Силаны? Думается, все-таки мужские достоинства молодого Секстия играли здесь решающую роль. А если, оставив Силану, он не стал любовником Агриппины, то какой ему был смысл менять одну стареющую развратницу на другую? Сама Агриппина ведь так хорошо объяснила ему порочность подобного образа жизни…
Какие бы тайные причины ни побуждали Агриппину разрушить связь Секстия и Силаны, но результат был однозначный: отвергнутая молодым любовником увядающая красавица воспылала жгучей ненавистью к злодейке-разлучнице. Вражда их поначалу носила глухой характер, что и позволило Силане сохранить свое положение в окружении Агриппины. И вот теперь, наблюдая за резким обострением отношений матери и сына, она решила подлить масла в огонь и добиться погибели августейшей подруги. Юния призвала к себе двух своих клиентов — Итурия и Кальвизия — и повелела им обвинить Агриппину в намерении совершить государственный переворот, свергнув Нерона и передав высшую власть в империи праправнуку Августа по материнской линии Рубеллию Плавту. Сама Агриппина при этом якобы намеревалась стать супругой нового принцепса и возвратить себе былое положение в государстве, по меньшей мере такое же, каковое она занимала, будучи супругой Клавдия.
Нерона должно было крайне озаботить то обстоятельство, что Рубеллий Плавт был в такой же степени родства с Августом, что и он сам. Значит, его права на звание принцепса могли быть признаны вполне законными…
Действовать Юния Силана решила через людей другой ненавистницы Агриппины, тетки Нерона по отцовской линии, Домиции Лепиды. Итурий и Кальвизий подробно изложили сочиненный своей патронессой рассказ об ужасном заговоре Агриппины вольноотпущеннику Домиции Атимету, а тот в свою очередь поведал все другому либертину той же Домиции — Париду. Парид, будучи актером, пользовался большим доверием Нерона, входил в число его любимцев, постоянно участвуя в увеселениях и развлечениях цезаря. Доносители, как это всегда и бывает в подобных случаях, расписали ужасы предстоящего вот-вот переворота, сгущая краски как только возможно. Время для доноса цезарю было выбрано также удачно: нрав Нерона Парид знал прекрасно.
Доноситель явился к Нерону поздней ночью в разгар увеселительной пирушки. Расчет очевиден: крепко подпивший, как всегда, Нерон, жаждущий привычного развлечения и внезапно получивший известие о заговоре, недвусмысленно грозящем ему погибелью, придет в крайнюю ярость и ни за что не пощадит свою неугомонную в противодействии его царствованию мать. Профессиональный актер Парид прекрасно сыграл свою подлую роль: войдя в триклиний, где шла пирушка, он принял крайне хмурый и озабоченный вид, чем уже изумил Нерона. Тот ведь ждал от своего любимца очередного веселого представления. А тут еще и весть о заговоре… Нерон рассвирепел. В ярости он готов предать смерти и мать, и злосчастного Рубеллия Плавта, даже не удосужившись проверить подлинность доноса. Подозрения Нерона впервые обрушиваются на Афрания Бурра. Памятуя, что тот выдвинулся благодаря расположению Агриппины, Нерон и его уже полагает возможным изменником и заговорщиком. Ссылаясь на рассказ Фабия Рустика, Тацит сообщает, что был даже подготовлен приказ о назначении командующим преторианскими когортами Цецина Туска взамен отстраняемого Бурра. Только своевременное вмешательство Сенеки, чей авторитет для Нерона был в то время непререкаемым, спасло действующего префекта претория. Приказ после беседы Нерона с наставником в силу не вступил. Бурр предстал перед принцепсом, держась с достоинством и будучи уверенным в правоте своей позиции. Готового к убийству матери Нерона он сумел успокоить, дав ему твердое обещание: Агриппина будет предана смерти, только если ее вина действительно будет доказана. Префект претория напомнил также принцепсу об одном из краеугольных камней римского правосудия: «Audeatur et altera pars!» — «Да будет выслушана и другая сторона!» Каждый римлянин имеет на это право, и уж тем более мать цезаря вправе опровергнуть выдвинутые против нее обвинения и доказать свою невиновность. Бурр обратил внимание Нерона и на то, что всякие его действия, предпринятые после бессонной ночи за пиршественным столом с обильным употреблением вина, окажутся опрометчивыми и неразумными. Главное же, сомнительность подлинности изложенного Паридом: донос исходит от одного человека, представляющего дом Домиции Лепиды, Агриппине, что всем известно, весьма недружественной.
Наступившее утро стало торжеством Агриппины и посрамлением доносителей. Прибыв к Агриппине в сопровождении Сенеки и взяв в качестве свидетелей нескольких либертинов, Бурр суровым тоном сообщил августе, в каких преступлениях она обвиняется. Изложение обвинений было, очевидно, очень подробным. Более того, префекту претория удалось выявить всю цепочку доносителей вплоть до первоисточника — Юнии Силаны. Эти сведения Бурр также не утаил от обвиняемой, а дабы его не обвинили в потворстве мнимой заговорщице, он закончил свое обращение к ней угрозами, напомнив, что влечет за собою отсутствие оправданий.
Отдадим должное Агриппине. Она быстро оценила ситуацию, и ее ответ, подробно изложенный Тацитом, отличается достоинством и силой, даже надменностью, исполнен справедливого презрения к лживым доносителям и их покровительницам Силане и Домиции:
«Я нисколько не удивляюсь, что никогда не рожавшей Силане неведомы материнские чувства: ведь матери не меняют детей, как погрязшая в распутстве любовников. И если Итурий и Кальвизий, промотав свое достояние, продают этой старухе последнее, чем еще могут распорядиться, — свое пособничество в предъявлении клеветнических обвинений, то этого недостаточно, чтобы опозорить меня, приписав мне намерение умертвить сына, или чтобы обременить совесть цезаря умерщвлением матери. Я воздала бы Домиции за враждебность, если б она соперничала со мной в доброжелательстве к моему Нерону. Но она занималась устройством рыбных садков в своих Байях, пока моими стараниями подготовлялись Нерону усыновление, дарование проконсульских прав, консульство и все то, что ведет к высшей власти, а теперь вкупе со своим любовником Атиметом и лицедеем Паридом сочиняет небылицы по образцу представляемых на подмостках трагедий. Или, быть может, существует такой человек, который мог бы уличить меня в попытке возмутить размещенные в Риме когорты, в подстрекательстве провинций к нарушению верности, наконец, в подкупе рабов и вольноотпущенников с целью побудить их к преступным деяниям? И разве я
