когда летишь вниз». — Лекс улыбнулся. — Хорошо, правда?
— Пожалуй.
— У всех в этой жизни есть приятели, взять хотя бы тех, кого ты здесь видишь. Я люблю их, мы встречаемся, выпиваем, беседуем о погоде, спорте, девчонках, но если бы мы не виделись целый год — или вообще больше ни разу не встретились, — это бы мало что изменило в моей жизни. И так бывает почти со всеми.
Лекс сделал еще глоток. Позади них открылась дверь, и на пороге появилась стайка хихикающих женщин. Лекс покачал головой, и они исчезли.
— Но случается, — продолжал он, — вдруг встретишь родственную душу. Вон как Баз. Мы говорим обо всем. Мы знаем друг о друге все, до последней мелочи, до самого дурного поступка. У тебя есть такие друзья?
— Эсперанса знает, что у меня нелады с мочевым пузырем.
— Что?
— Не важно. Ты продолжай, продолжай, я помню, о чем речь.
— Итак, подлинные друзья. Ты позволяешь им заглянуть в самые черные свои помыслы. Чернее не бывает. — Лекс выпрямился, подходя к главному. — Но знаешь, что самое удивительное? Знаешь, что бывает, когда ты полностью открыт и позволяешь другому увидеть, что ты совершенно не в себе?
Майрон отрицательно покачал головой.
— Друг проникается к тебе еще большей любовью. С любым другим ты нацепляешь на себя маску, чтобы скрыть всю грязь и понравиться. Но подлинным друзьям ты всю грязь позволяешь увидеть — и это заставляет их сочувствовать тебе. Сбрасывая маску, мы сближаемся. Но почему же так нельзя поступать всегда? Почему, спрашиваю я тебя, Майрон?
— Наверное, ты сам мне это скажешь.
— Хотелось бы знать. — Лекс откинулся на спинку дивана, сделал очередной глоток шампанского и в задумчивости склонил голову. — Ясно по крайней мере одно: маска — ложь по самой своей природе. Как правило, притворство нормально сходит. Но если не открыться тому, кого больше всех любишь, если не обнажить свои пороки, — общего языка не найти. По сути дела, ты что-то утаиваешь. И эти тайны становятся подобны язвам, разрушающим организм.
Снова открылась дверь. В комнату, спотыкаясь, вошли четыре женщины и двое мужчин. В руках у них было по бокалу неприлично дорогого шампанского, все они улыбались и хихикали.
— Ну и что же за тайны у тебя от Сьюзи? — спросил Майрон.
— Это улица с двусторонним движением, приятель, — покачал головой Лекс.
— Хорошо: что у Сьюзи за тайны от тебя?
Лекс не ответил. Он молча смотрел в противоположный угол комнаты. Майрон проследил за его взглядом.
И увидел ее.
Или по крайней мере ему показалось, что увидел. Заметил в той стороне зала для особо важных персон, где горели свечи и плавали клубы дыма. Майрон не видел ее с той самой зимней ночи шестнадцать лет назад — с округлившимся животом, заплаканную, перепачканную кровью, сочившейся между пальцами. Он давно потерял их из виду; последнее, что слышал, — это что они живут где-то в Южной Америке.
Взгляды их встретились на секунду, не больше. И как бы ни трудно было в это поверить, Майрон узнал ее.
— Китти?
Его голос потонул в музыке, но Китти не колебалась ни мгновения. Глаза ее широко раскрылись — может, от страха? — она круто повернулась и побежала к двери. Майрон попытался вскочить, но с мягкой подушки так просто не поднимешься. Когда он встал наконец на ноги, Китти Болитар — свояченица Майрона, женщина, лишившая его столь многого в жизни — уже была за дверью.
5
Майрон бросился за ней.
На выходе из зала перед его мысленным взором промелькнула картинка: ему одиннадцать, брату Брэду — с его дурацкими локонами — шесть, и они играют в своей общей спальне в детский баскетбол. Щит — тонкий картон; мяч, как правило, — круглая губка. Кольцо крепится к верхней части дверцы шкафа при помощи двух оранжевых крючков-присосок, которые надо предварительно облизать, чтобы не отлетали. Братья играли часами, придумывая названия команд и прозвища. Так появились Меткий Сэм, Прыгучий Джим и Быстрый Ленни. Майрон, как старший, вел игру, создавая воображаемую вселенную, где есть игроки — хорошие парни, и игроки — плохие парни, и настоящие драмы на площадке происходят, и счет бывает почти равный, когда раздается финальный гонг. Но вообще-то почти всегда Майрон позволял Брэду выигрывать. А вечером, когда братья забирались в свои койки — Майрон сверху, Брэд под ним, — они в темноте восстанавливали ход игры, подобно телевизионным комментаторам анализировали те или другие ее моменты.
И от этих воспоминаний защемило сердце.
Эсперанса попыталась перехватить его:
— В чем дело?
— Китти.
— Что?
Объяснять не было времени. Майрон толкнул дверь и выскочил из комнаты. Теперь он снова очутился в большом зале с его оглушительной музыкой и снова задал себе вопрос как человек взрослый: кому может понравиться такое общение, когда соседа не услышишь? Но вообще-то сейчас он думал только об одном — как бы догнать Китти.
Майрон был высоким — шесть футов четыре дюйма, и, привстав на мысочки, мог видеть через головы других. Что на ней было надето? Бирюзовый топ. Он принялся высматривать отблески бирюзы.
Вот. Со спины видна. Проталкивается к выходу.
Надо пошевеливаться. «Извините, извините», — повторял Майрон, пытаясь проскользнуть между танцующими, но их было слишком много. Неоновые вспышки и якобы лазерное шоу тоже не очень-то ему помогали. Китти… Что она здесь делает? Много лет назад Китти тоже была восходящей теннисной звездочкой, они тренировались вместе со Сьюзи. Тогда-то и произошло знакомство. Не исключено, конечно, что две давние приятельницы снова поддерживают отношения, но это еще не объясняет, каким образом Китти сегодня вечером оказалась здесь, в этом клубе, да еще без Брэда.
Или Брэд тоже здесь?
Майрон с удвоенной энергией заработал локтями. Он старался никого особенно не задевать, но, конечно, получалось иначе. На него бросали злобные взгляды, покрикивали: «Эй, ты, полегче!» или: «Ты что, на пожар спешишь?» — но Майрон, не обращая ни на кого внимания, пробивался вперед. В какой-то момент все это начало походить на сон, когда бежишь, но не продвигаешься ни на шаг, или когда ноги неожиданно тяжелеют и словно тонут в глубоком снегу.
— Эй! — взвизгнула какая-то девица. — Кретин, ты мне палец отдавил.
— Извините, — пробормотал Майрон, по-прежнему пытаясь проложить путь к выходу.
На плечо ему опустилась тяжелая ладонь, и его круто развернули на сто восемьдесят градусов. Кто-то сильно толкнул Майрона в спину, едва не сбив с ног. Он все же сохранил равновесие и увидел типов, которые вполне могли бы явиться на просмотр для участия в реалити-шоу «Джерси Шор: десять лет спустя». Тут было все: и всклокоченные волосы, и фальшивый загар, и выщипанные брови, и эпилированная грудь, и нарисованные мускулы. По их лицам гуляла ухмылка, как у любителей помахать кулаками — странная манера строить из себя крутых парней на краю жизни.
Их было четверо-пятеро, может, даже шестеро, и они всячески стремились слиться в некую медузообразную массу, густо отдающую дешевым одеколоном. Им явно не терпелось доказать, что они мужчины, защищающие поруганную честь женщины, которой отдавили палец.
