означает слово «культура», но вообще не умеет читать.
Отодвинув плечом моргающую ржавую рухлядь, Антон вошел в библиотеку.
Она представляла собой небольшую комнату с двумя зарешеченными окнами. Посередине стоял стол, на котором топорщилась тощая подшивка «Демократии». У стены — шкаф, дедова продавленная лежанка. Под окнами — три жестяных чана. Идущий от них дух не оставлял сомнений: дед выстаивал в чанах бражку. Была, впрочем, еще одна, ведущая, как догадался Антон, непосредственно в книгохранилище, дверь — под сложнейшим электронным замком, — но до того пыльная, что подходить к ней не хотелось. Антон подумал: в чем-чем, а в стремлении проникнуть куда не положено деда упрекнуть нельзя.
— Так-то, гад, несешь службу? — Антон сшиб крышку с ближайшего чана. В нос ударил запах, непереносимый после благородного коньяка. «Как старик сказал? В твоем продовольственном аттестате коньяк не значится!» У Антона потемнело в глазах от ярости. — Где книги, газеты, старый хрыч? — Определенно ему все больше и больше нравилось быть начальником.
— Какеи такеи книги-газеты? — вылупил бесстыжие глаза дед, сунулся к шкафу, вытащил вплавленное в пластик старинное «Положение о печатной продукции», напечатанное с черточками, закорючками между словами — давным-давно отмененными знаками препинания.
«Цензура печатной продукции не допускается, — прочитал Антон первый параграф. — Виновные в нарушении свободы печати привлекаются к суду». Во втором параграфе «Положения» утверждалось, что «Ограничение доступа к печатной продукции является нарушением Конституции».
— Ну! — крикнул Антон.
— Что «ну»? — Дед ткнул кривым пальцем в нижние, набранные мельчайшим, почти неразличимым шрифтом строчки. Там говорилось, что обязательными к хранению считаются лишь три последние по времени номера любой периодической печатной продукции. Остальные, по мере поступления очередных, рекомендовалось уничтожать «посредством сжигания» для поддержания в стране «стабильной экологической обстановки», а также в соответствии с указом о мусоре. — Тут скоко? — быстренько сбегал к столу и обратно дед. — Три и есть три! Я службу блюду! Как принесут новенький — сразу один в печку. Чтобы, значит, это, посредством сжигания… А книг у нас в провинции сто лет как не издают.
В две тысячи сто четырнадцатом напечатали «Настольный календарь демократа», и как отрезало. Бражкой угостишься, начальник?
— Сам пей! — надменно отказался Антон. А давно ли хлопотал над одуванчиковой брагой в еще более позорном чане?
— Зря кобенишься, начальник, бражка первый сорт! — Дед выхватил из-под лежанки черпак, лихо зачерпнул из чана, причем так, что в черпак не попало ни миллиметра пены, сильно отпил, каркнул, как птица, вытаращился на Антона. На скошенной бороде повисли как будто тоже уносимые отсутствующим ветродуем мутные капли.
— Больно ты храбрый, дед, — заметил Антон. — Неужто жизнь не дорога?
— Да как сказать, начальник. — Глаза у ржавого деда прояснились. Похоже, он был рад представившемуся случаю поговорить. — Бражку, самогон, оно, конечно, пить приятно. Жаль перестать. С другой стороны, чего жалеть-держаться за жизнь, когда вся она — три газетки, одна в печку? Ну а злым людям мою жизнь за три газетки, одна в печку скучно отымать. Так вот и живу, не тужу. Сам не знаю зачем, — добавил дед с совершенно искренней грустью,
— Три газетки, — усмехнулся Антон. — У скольких просто так отнимают.
— Отнимают, — кивнул дед, — еще как отнимают. Да только я-то при государственной службе да за запертой дверью. Мое дело маленькое. На тот свет не тороплюсь.
Антон прикинул: из трех огромных чанов должно было получиться никак не менее ста пятидесяти литров самогона. Деду за год не выпить. Он торговал самогоном. По всей видимости, дед не скучал. И вообще, хотел казаться проще, чем есть.
— Самогонный аппарат там? — показал Антон на пыльную дверь. — Гонишь по электронной схеме?
— Аппарат под крыльцом, чтобы, значит, это… в комнате была стабильная экологическая обстановка, — вздохнул дед. — Там пункт.
— Какой пункт?
— Пункт допуска в основное хранилище, — наверное, от скуки дед заговорил правильно, грамотно.
— Что еще за пункт, если, — уткнулся в пластиковое «Положение» Антон, — «Ограничение доступа к печатной продукции является нарушением Конституции»?
— «В целях борьбы с магрибским (коммунистическим, тоталитарным) терроризмом, — немедленно зачитал дед другой параграф из как бы на глазах увеличивающегося в размерах пластикового «Положения», — а также во имя сохранения народного достояния правительствам провинций обеспечить надежное хранение печатной продукции в специальных хранилищах (см. указ о хранилищах), недопущение в хранилища подозрительных личностей без специального разрешения, в соответствии с требованиями указа о подозрительных личностях».
— А ты мне про какие-то три газетки, одна в печку, — сказал Антон. — Не потому ты зажился на этом свете, дед, не потому… Сколько годочков жрешь тут самогон?
— Да уж, почитай, годочков с полета, — с достоинством ответил дед. Лицо его сделалось угрюмым и замкнутым.
— Судьба отдельного подчиненного, — продолжил Антон, — в данном случае тебя, дед, меня мало интересует. Живи как хочешь. Меня интересует другое. Я хочу попасть в хранилище.
— Не моего ума дело, — с вежливым сожалением ответил дед. — Мое дело — подшивочка. К хранилищу касательства не имею.
— Врешь, дед! — Антон рукавом смахнул пыль с электронного замка. Открылись клавиши, кнопки с цифрами. Панель замка была из черного матового металла. Точно из такого же металла были дозиметрические столбы, свалить которые было невозможно танками. Антон не сомневался: несокрушимый металл делали далеко, очень далеко отсюда.
— Когда поставили замок? — спросил Антон. — Или тоже, скажешь, не твое дело?
— Пятьдесят лет назад точно был, — медленно выбирая и обдумывая каждое слово, произнес дед. — Предшественник мой — покойник — говорил, что был и сто лет назад. Кто поставил — не знаю. Предшественник тоже не знал. Но поставили давненько.
— А кто был предшественник? — с подозрением посмотрел на деда Антон.
— Кто-кто, — пробормотал дед. — Тебе-то что? Батька мой, вот кто!
— Да у вас тут трудовая династия! — Антон понял, что почему-то понравился деду. Иначе тот бы не сказал. За сто лет трудовая Династия самогонщиков должна была победить любой замок, открыть любую дверь. — Никто, значит, туда не совался? — Антон знал, что это не так. Совались хотя бы Зола и неведомый Монтгомери. Но ему хотелось проверить деда. Если дед соврет, значит, он в нем обманулся, дед — обычный представитель единого народа, такой, как все. «Неужели, пятьдесят лет спокойной, сосредоточенной жизни… ничто? — огорченно подумал он. — Если так — у человечества нет шансов!» Судьба человечества, таким образом, оказалась в прямой зависимости от того, удалось ли трудовой династии алкашей разгадать секрет электронного замка.
— Врать не буду, совались, — дед снова отхлебнул бражки, но сделался не пьянее, а трезвее. — Но мое-то дело опять какое? Кликнуть оператора и покинуть помещение.
— Оператора? — удивился Антон.
— Там за дверью такой компьютерище, — объяснил дед, — простой человек умрет, не разберется. Опять же коды, шифры… Без оператора никак.
— Ну так зови, зови оператора! — начал терять терпение Антон.
— Дело нехитрое, — насупившись, дед надавил клавишу на замке. На клавише тотчас вспыхнуло слово «Call». — Есть ли нынче оператор? — усомнился дед.
— Куда же он делся?
— Так ведь неделю стреляли! Сколько народу полегло. Оператор, он хоть и государственный служащий, да бандиты и стрелки разве будут разбирать? Школьников бьют как мух! — огорченно махнул рукой дед.
