ввести в литературный язык, не преуспели в этом. Это не ханжество— это целомудрие, культура речи, уважение к собеседнику.
РЕЧЬ КУПЦОВ
«Эге/ — подумал я. — Да верно и в Петербурге не все же фофаны живут... сем-ка останусь!» И остался.
M. Е. Салтыков-Щедрин
Апраксин двор недалеко от Сенной, потому, наверное, и речь петербургского купца не очень отличалась от воровского жаргона. Даже значения слов те же. Жулик—'ученик, который действует под руководством опытного маза, учителя'. Мазурик, следовательно,
рангом выше, и все он делает лучше. Потому и купец обидится, назови его жуликом, зато в его лексиконе найдем и мазуритъ и на мази, и мазик (в 60-е годы XIX в. выгодный жених в Апраксином назывался мазиком: с галантерейными манерами, с усиками и при капитале).
Пожелай мы проследить развитие купеческой речи в течение некоторого времени, особых изменений не обнаружили бы. Кроме общего с мазуриком, что проявлялось в особом пристрастии купца к грубым — и русским — словам, есть у него и нечто свое. Желал он, купец, сравняться с образованными, и для того впитывал в себя французскую речь, хотя и всегда невпопад. Вот у И. И. Мясницкого два купчика ищут в театре буфет:
[— Куда ж это мы попали?]
— В бенуар, дяденька-с, — проговорил несколько озадаченный Сеня.
— Да что за черт такой, пенуар-то этот?
— Вероятно, что буфет, дяденька-с... <...>
— Выдумал тоже: пенуар — буфет... Дурень/
— Французское слово меня спутало, дяденька-с,— виновато заговорил Сеня, — я теперь вспомнил-с, выпивка-то по-французски, «буар» выходит, а не бенуар.
— То-то вот и есть, заведешь ты с своей Францией дядю-то в какой-нибудь будуар, где нам по шее накладут.
— Не заведу-с, потому будуар, дяденька, это дамская спальня-с, а не буфет-с... Главное, что меня сбило, слова сходственны-с, буар, бенуар... Распивочное слово-с!
Однако никак не спастись героям от родного псковского говора: он был вставши (а то и встамши, как говорят южнее Пскова), по лестнице бегамши и пр.
Еще осторожно, но настойчиво (с 1862 г.) пробивались в литературный текст (например, у Н. А. Лей- кина, прекрасно знавшего быт и язык петербургского «купецкого» сословия) купеческие выражения: А завтра литки с тебя 'поставить выпивку'; с меня вдвое слупили 'с меня вдвое взяли'. Лексикон купца не богат: купил, перекупил, продал, запродал, обработал— вот почти и все. Но, по наблюдениям И. И. Панаева, купец любил порассуждать о литературе и политике, о высоком и прекрасном, о суете и ничтожности жизни.
Однако, желая сказать ласково, вежливо, как привычно в народе, купец и народной речью пользуется невпопад; то не тем суффиксом, а то и слово поставит не там: Важнец... манер хороший... эдакой манерец (да н слово французское тут не к месту: оно означает просто 'внешний вид'). Сопряжение несоединимых стихий в бытовом разговоре — вот еще одна особенность развития разговорной русской речи в городском обиходе; и на этом социальном уровне она пыталась впитать в себя чужеродное слово. Но желания заимствовать слово мало — нужно постичь понятие, то, что за ним стоит, а для того нужна культура. Не переварил «купецкий» желудок этакой смеси, не удалось ему сочинить свойственный лишь для купца жаргон. А все потому, что хватался за внешнее, думал примазаться сбоку. И ухватил одну лишь форму: Надену новый галстук, перчатки, припущу в голову помады, выйдет полный шарман-с...; Положим, что прахтикой до всего можно достукаться... и тут же погрубее, привычным слогом: А ну, бабье!..; Дальше лезть или тут оставаться?; Что же наобум лупить?..; Позвольте рожу умыть... Так изъясняются герои Мясницкого, но примеров множество, и все в том же роде. Экспрессивность подобной речи повышается от обилия сочетаний грубых глаголов и существительных: Народищу здесь напихалось!; и певца притащи; винища обтрескался. Существительные используются обычно грубоватые, синонимы к литературным (морда, рожа, харя вместо лицо).
Синтаксис прост, краткое предложение обычно заканчивается глаголом или прилагательным, употребленным в составе сказуемого: Рожа у него сурьёзная. Вынесение в конец высказывания и определяет особую важность сказуемого, которое призвано сообщить нечто новое, подчеркнуть желаемое действие. Поскольку же об этом действии как бы попутно сообщается в эмоциональной фразе, новизна и важность излагаемого теряются за личною заинтересованностью говорящего. Он незаметно желает себя показать, себя проявить, ставя свои впечатления выше события, дела, о котором речь. Логически удачная фраза в накале эмоций утрачивает свой коммуникативный смысл.
Но не чужд купцу и высокий стиль, в минуту тревоги, опасности, скорби он заменяет манерную французскую «речь»-.Вперяйте взоры, дяденька, вперяйтe!..; Только бы Лизочку с тетенькой об ря-щить- с!..; Чего-с? Кажется, они ни шиша н е глаголят...; у нас, в Черноболотинске, певческие цатреты харчистые, прямо сказать морды глянцевые с спиртовым лаком, а у тебя измождение...
Таково отношение купца к русской речи. Он всеяден: может заглотнуть все, что окажется рядом. Но вот как ни старается он говорить по-русски, ничего не выходит. От своих отбился, к чужим не пристал. Сложилась своя особая речь, свои манеры и вид. Любое слово — и чем чуднее, тем лучше — ставится так, чтобы прежде всего выразить свое отношение к людям, к посторонним. Беззастенчиво, по-хозяйски, невзирая на все, что привычно. Хозяин идет, разойдись, гуляем!..
МЕЩАНСКАЯ РЕЧЬ
Наша великая северная столица есть единственный город в мире, не имеющий своей собственной черни (populace) и своего собственного мещанства {bourgeoisie, B?rgerschaft).
«Северная пчела» (1839)
Сначала о слове, за которым скрывается важное Понятие. Мещанство известно с начала XVI в.: стало расти по местечкам, по слободам да посадам торговое и ремесленное население: не дворянство и не власть, но и не крестьянство, а что-то «посредне», как любили говорить в те времена. А то, что «посредне», по характеру своему неустойчиво и безразлично ко всему на свете, кроме барыша его.
Прозябало так мещанство до XVIII в., а с петровскими реформами все больше стало входить в силу, экономическую и властную. И стало оно, если можно так сказать, не оскорбляя высокого слова, мещанством «классическим». «Мещане в городе юркие, но сытенькие»,— сказал о них М. Горький. В XIX в. развитие капитализма всколыхнуло это затишное многолюдство, породило класс, который долго и не знали, как именовать: то ли по старинке мещанством (так предпочитало правительство), то ли выжидательно средним сословием, то ли буржуазией (как полагали революционные демократы еще со времен Герцена). В начале 60-х годов русский читатель не мог отличить своего мещанина от западного буржуа, и это сбивало с толку в политической оценке событий. Л. Ф. Пантелеев свидетельствует, что в те годы было неясно, как могут мещане препятствовать, например, движению Гарибальди: «О мещанах же я имел понятие как о низшем городском классе и никак не мог понять, почему мещане сыграли такую печальную роль в судьбах Италии»; «И никто из приятелей не мог разъяснить, что тут под словом „мещане' надо понимать bourgeoisie, и какой смысл соединяется с этим словом».
