Отправиться в лес, помолившись вперед И там пропев святые слова, Рассеять чары колдовства'. Так Бреси сказал, его рассказ, Улыбаясь, рассеянно слушал барон. Не спуская полных восторга глаз С леди Джеральдины, промолвил он: 'О горлица нежная, лорда Роланда дочь, Тут арфой и пеньем псалмов не помочь, Но с лордом Роландом, вашим отцом, Мы другим оружьем змею убьем'. Ее он в лоб поцеловал, И Джеральдина глаза отвела, Скромна, по-девичьи мила, И румянец щек ее пылал, Когда от него она отошла. Она перекинула шлейф свой Через левую руку правой рукой И сложила руки, сомкнула уста, Голову склонила на грудь себе И взглянула искоса на Кристабель — О защити ее, матерь Христа! Лениво мигает змеиный глаз; И глаза Джеральдины сузились вдруг; Сузились вдруг до змеиных глаз, В них блеснуло злорадство, блеснул испуг, Искоса бросила взгляд она, Это длилось только единый миг, Но, смертельным ужасом вдруг сражена, Кристабель глухой испустила крик, Зашаталась земля под ее ногой, А леди к ней повернулась спиной И, словно ища поддержки себе, На сэра Леолайна, в немой мольбе, Она обратила свет лучей Божественных, диких своих очей. У тебя, Кристабель, в глазах темно, И вот ты видишь только одно! И какая сила в том взоре была, Если, прежде не знавшие лжи и зла, Так глубоко впитали взоры твои Этот взгляд, этот суженный взгляд змеи, Что стало покорно все существо, Весь разум твой, колдовству его! Кристабели взор повторил тот взгляд, Его тупой и предательский яд. Так, с кружащейся в смутном сне головой, Стояла она, повторяя его, Этот взгляд змеиный, взгляд косой, Перед самым лицом отца своего, Насколько та, чья душа светла, Змеиный взгляд повторить могла. Когда же чувства вернулись к ней, Она, молитву сотворя, Упала к ногам отца, говоря: 'Умоляю вас матери ради моей Эту женщину прочь от нас отослать'. Вот и все, что она могла сказать, Потому что о том, что знала она, Передать не могла, колдовством больна. Почему так бледна твоя щека, Сэр Леолайн? Дитя твое, Твоя гордость и радость, нежна и кротка, У ног твоих. Услышь ее! Для нее ведь леди твоя умерла, О призраке вспомни ее дорогом, О ребенке своем не думай зла. О тебе и о ней, ни о ком другом, Она молилась в предсмертный час, О том, чтобы она тебе была Гордостью сердца, радостью глаз! И с этой мольбой был ей легок конец, Отец, отец! Обидишь ли ты дитя свое — Свое и ее? Но если так и подумал барон, Если это и было в сердце его, Еще сильней разгневался он, Еще больше смутился как раз оттого. Его злобе, казалось, предела нет, Вздрагивали щеки, был диким взор: От родного ребенка — такой позор! Гостеприимства долг святой К той, чей отец его давний друг, В порыве ревности пустой Так малодушно нарушить вдруг! Суровым взглядом повел барон И сказал своему менестрелю он, Раздраженно, резко ему сказал:
