подходит к Петрищеву и берет его за руку.
— Ну… прощевай, Витя. Не свидимся мы с тобою, должно, больше-то.
— И ты, дед, прощай. Спасибо тебе — от всех нас, спасибо!
— Да, ладно! — машет рукою Ерофеич. — Что ж тут такого, особенного?
И мы уходим. Медленно пересекаем поляну и скрываемся в подлеске. Идти теперь можно только так…
Проводив глазами уходящую группу, дед устало присел на пенек. Вот и ещё двое ушли… а сколько их ещё будет?
Он достал кисет, свернул самокрутку. Легкий дымок поднялся к нависавшим над ним еловым лапам. Надо передохнуть. До кордона ещё путь неблизкий, а ноги… они уже не те, что были когда-то. Посидев ещё минут двадцать, он поднялся. Забросил за спину полупустой мешок и привычно свернул на знакомую тропу.
И не заметил, как в паре десятков метров за ним, сверкнули из-под нависших веток чьи-то внимательные глаза…
Р А П О Р Т
Заместителю военного коменданта… района
Майору фон Крамеру.
Докладываю Вам, что 18.07.1942 при проведении поисковых мероприятий, нами был задержан местный житель — Огарков Павел Ерофеич, 1870 г. р… При Советской власти он служил лесником и хорошо ориентируется в окружающих лесах. По полученной нами информации, он являлся тем самым лицом, к которому для получения информации и направлялась группа партизан из отряда «Мстители».
На допросе Огарков отказался отвечать на вопросы. После применения мер форсированного воздействия, показал, что к нему, в мае месяце текущего года, действительно, обратился ранее незнакомый командир Красной армии и попросил принять на лечение двух своих раненых солдат. Огарков эту просьбу выполнил, разместив солдат на острове посередине болота, где и ухаживал за ними до настоящего времени. Сообщить об этом в комендатуру не захотел, проявив тем самым враждебное отношение к германской армии. 17.07.1942 к нему явилась группа вооруженных людей и потребовала обоих раненых, которых Огарков им выдал. Один из раненых ещё не мог ходить и находился в тяжелом состоянии. Но пришедших это не смутило, и они забрали его с собой на носилках. О чем разговаривали между собою пришедшие и раненые — неизвестно, он находился в стороне от места разговора. Слов не слышал и содержимое разговора ему неизвестно. Со слов Огаркова, оба раненых — обычные бойцы Красной армии. Офицеров среди них не было. Никаких бумаг и прочих вещей при них не имелось.
Будучи допрошен относительно местонахождения острова, согласился его показать и 19.07.1942, в сопровождении группы солдат, под командованием унтер-офицера Апфельбаума, был доставлен в лес.
Углубившись в болото, Огарков потребовал, чтобы все сопровождающие его солдаты не приближались бы друг к другу ближе пяти метров, пояснив это слабостью почвы. Сам же, в сопровождении ефрейтора Лонзера, к которому он был прикован наручниками за правую руку, пошел вперед, указывая направление движения всем остальным. Пройдя таким образом около двухсот метров, Огарков, ударив свободной рукою ефрейтора, увлёк его за собою в болото, где они оба, почти тотчас же, провалились в трясину больше, чем по грудь. Все попытки спасти ефрейтора успехом не увенчались и он, вместе с прикованным к нему Огарковым, утонул. С большим трудом, пользуясь оставленными на деревьях и кустах метками, группа выбралась на твердую землю. Обнаружить остров не удалось.
Исходя из полученной информации, можно сделать вывод о том, что уходящая группа уносит с собою раненого, который располагает сведениями о местонахождении тайника, сделанного погибшим командиром разведывательно-диверсионной группы русских. Мною дано указание, при первой же возможности, бесшумно изъять одного из партизан, для подтверждения или опровержения этих данных.
Обер-лейтенант Гельмут Рашке.
Вот уже третий день мы идем по лесу. Все уже вымотались и устали, настроение неважное, если не сказать больше. Вчера исчез Пашка Ломакин — тот самый вихрастый парень. Он, с момента нашей встречи на острове, проникся ко мне каким-то нездоровым чувством. Видать, не мог простить своей оплошности. Все мои попытки найти с ним общий язык ничем не увенчались, он по-прежнему недружелюбно на меня косился. В какой-то момент, удалось застать его за тем, как он расспрашивал обо мне Петрищева. Увидев, что я подхожу, он быстро свернул разговор и отошел к кустам. Ну вот, скажите на милость, чем я не потрафил ему? Тем, что в болото упасть не дал?
Утром твердо решаю переговорить с ним в присутствии командира группы — уж от него-то он увиливать не станет!
В очередной раз сменив носильщика, замечаю, как Ломакин отстаёт от нас — его очередь идти в арьергарде. Он скрывается за кустами… и всё. Больше мы его так и не увидели. Отойдя на километр, командир, почуяв неладное, приказал оставить носилки под охраной двух бойцов, а все остальные, в том числе и я, потопали по своим следам — искать Пашку. Ага, с таким же успехом мы могли попробовать спилить дуб перочинным ножом — это даже вышло бы быстрее.
Никаких следов Ломакина мы так и не нашли, он словно растворился в воздухе. Пробовали даже его окликать — толку чуть. Никаких разумных объяснений этому не нашли. Я дипломатично помалкивал, не желая встревать со своими домыслами. А в душе понемногу стало зреть какое-то нехорошее предчувствие. Не могу сказать точно, что именно, но какую-то задницу я ощущал. Видимо, мои мысли каким-то непостижимым образом, передались и Виктору — на привале он подозвал меня поближе.
— Как ты? — спрашиваю его, усаживаясь на песок рядом. А винтовку кладу так, чтобы, при необходимости стрелять прямо из этой позиции.
— Нервничаешь? — кивком указывает на неё Петрищев.
— А ты? Ломакин непонятно куда и как пропал… да и вообще…
— Ты тоже что-то такое чуешь?
— Ну да, — не кочевряжусь и сразу соглашаюсь с ним. — Нехорошее чувство, как тебе сказать… словно ночью по улице идешь, кругом свет, фонари — и все меня видят. И я, светом этим ослепленный, толком ничего и разглядеть-то не могу! А чую, что кто-то смотрит на меня, недобро так…
— Да… ты вот, что… гранату мне дай, у тебя в вещмешке есть, я видел.
— Да не вопрос. Дам, конечно. Зачем тебе?
— Мало ли… только, чтобы не видел никто, добро?
Улучив момент, сую ему под бок тяжелую толкушку М-24. Виктор тотчас прикрывает её шинелью.
— Вот и добре. Теперь спокойнее как-то стало.
Что-то не по душе мне такое вот настроение Петрищева. Он что, не доверяет нашим сопровождающим? Не похоже… А вот надежды на них, как на опытных бойцов, у него, совершенно очевидно, нет. Впрочем, у меня её нет тоже. Да, по лесу они ходить могут. Правда, ничуть не лучше меня (или это я так зазнался?). Да и вояки из них… мягко говоря, не слишком сильные. По сторонам особо не смотрели, и только сейчас, после необъяснимого исчезновения Ломакина, стали вести себя осторожнее. С одной стороны, я их понимаю. Свой лес, немцы его не шибко-то и любят, оттого партизаны тут, как у себя дома. А с другой стороны, на ум всё время приходят те самые «охотнички». Ладно, десяток их удалось прикопать ещё около лагеря. Ещё нехило их легло в овражке — я заметил на тех солдатах знакомую форму. Но, где десяток, там и второй отыскать можно. И уж тем более, получив такую основательную плюху, немцы этого просто так не оставят. Они парни упрямые и рыть землю могут долго. А уж в чем-чем, а в умении грамотно подготавливать подобные мероприятия, им отказать нельзя. Неужели местные партизаны этого не знают? Послушав их разговоры, убеждаюсь в двух вещах. Первое — они не местные, их отряд расположен совсем не в этом районе, а где-то километрах в семидесяти отсюда. И второе — с такими фрицами они пока не сталкивались и что это за ухари такие, ничего не знают. К сожалению, все мои осторожные попытки внести ясность в данный вопрос, натолкнулись на откровенное непонимание. Нет, выслушать меня, все-таки, выслушали. Но, на этом все и закончилось. Никто никаких действий
