По ней Ира поняла, что это было всего за два месяца до ее рождения.
А потом она нашла письмо, написанное другим почерком. И похолодела. Почерк бабушки. Уж его-то она знала. Сколько она внучке писала в лагеря, стройотряды, да Бог знает куда еще. Бабушка была мастерица писать письма. Ира открыла его с дрожью.
Ира повела плечами, поежилась. Вот это да... Она знала, что ее бабушка — необыкновенная женщина, но чтобы настолько... Никаких претензий, упреков, ничего... А впрочем, какие могут быть претензии? Каждый поступает так, как считает единственно возможным для себя. На месте матери она поступила бы точно так же. Если бы хотела ребенка, она родила бы его. Ну что ж, мать знала, что бабушка не бросит младенца и никому его не отдаст. Она не обрекала ее на детдомовское взращивание. И уж, конечно, не думала, что Иннокентий Петрович станет воспитывать девочку в одиночестве. Он не сможет. Она, Ира, видела варианты, когда мужчина пытался воспитать ребенка один. Ребенок обретал мачеху, точнее, череду мачех, потому что редкие женщины способны относиться к чужому ребенку как к своему.
Она допила вино и откинулась на спинку кресла. Да, вот это поворот судьбы. А как поговорить с Иннокентием Петровичем? Ей стало невыносимо любопытно, что было с ним дальше.
Феклуша заворочалась во сне.
— Слушай, соня! Долго будешь тискать мои коленки?
Феклуша подняла на нее доверчивые сонные глаза и снова сунула горячий от сна нос ей в колени.
Итак, сейчас она чуть старше своей матери. И начинает жить за нее? С тем мужчиной, которого любила мать? Может ли она его полюбить? Иной любовью, дочерней. И как смириться с потрясением от того, что встреча с отцом может оказаться слишком краткой?
У Иры сжалось сердце.
— Неужели ничего нельзя сделать? — спросила она вслух.
Ей страстно захотелось, чтобы отец как можно дольше сумел пробыть рядом с ней. Чтобы она продолжала его дело под его надзором. Ага, значит ты уже считаешь себя хозяйкой фирмы...
Она покачала головой и свернулась клубочком на диване.
20
Да, теперь пришло его время.
Теперь он сам хозяин. Объявляя свою фирму Меховым Домом, Замиралов хотел получить большие возможности. Он разослал своих гонцов по стране, они скупали шкурки диких зверей, он нанял специалистов-скорняков, которые остались не у дел после развала меховых фабрик, они прекрасно выделывали, он хорошо им платил. Он собрал художников, мастеров-швейников. Его дело пошло. Замиралов иногда задумывался — невероятный поворот судьбы. Итог? Может и болезнь настигла его именно потому, что пора итожить? А какой логически верный конец! Если оглянуться, с чего он начал, за что страдал и как ему воздалось... Да, он начал раньше, чем другие в этой стране. Что ж, корни есть корни. Старинный Меховой Дом Замираловых был известен в прежние времена не только в Вятке, но и за пределами России. Недавно он услышал, что в Прибалтике возвращают дома прежним владельцам. Его сердце забилось в безнадежной радости — а если бы ему вернули? Он усмехнулся. Но про это и мечтать нечего. Россия не Прибалтика. Ему бы вернулось полгорода на севере. Пол-Вятки.
Замиралов втянул воздух ноздрями. Прохладный и резкий. Нет, ему не успеть. Не дожить. Потом он снова вспомнил Иру Зотову. Ей надо стать Замираловой. Тогда через много лет, когда его уже не будет, ей вернут семейную собственность — а что, разве дело не к тому идет? И она станет богатейшей женщиной в России.
Подумать только, как нелепо прошла его жизнь! Замиралов покачал головой.
Он познакомился со своей женой Альбиной Павловной, матерью Валентины, в маленькой северной деревеньке. Обстоятельства сложились так, что им обоим этот брак был просто необходим. Она вышла за него замуж, у них родилась дочка, Альбина вернулась в университет, на исторический, где она до того училась. Вышло так, что родившаяся девочка никогда не казалась ему его собственным ребенком. Порой у Замиралова закрадывалось сомнение — не согрешила ли с кем-нибудь Альбина? Но он тут же отметал эту мысль — нет, точно нет. Как ни старался, как ни бился сам с собой, но не могла Валентина заместить другую девочку, родившуюся в Москве от любимой женщины.
Валентина была кровной дочерью, но не по духу. И она это чувствовала, и теперь, когда запахло большими деньгами, стало еще яснее: она пойдет на все, чтобы получить этот кусок. А его задача — не дать ей. Он знал, как это можно сделать.
Ирина Зотова нравилась ему всем. Она уже неделю работала у него в кабинете. За своим столом. Отвечала на звонки. Ему нравился ее голос, тембр, низкий, запоминающийся. Даже манера снимать трубку — сразу, с первого звонка. На лице ее читалась доброта, в голосе тепло. Была в нем и твердость, которая вселяет уважение в собеседника. Он провел ее по цехам, показал, где обезжиривают шкурки, где травят, где обминают мездру. Показал ей шкафы, увешанные шкурками, подобранными по цвету. Темные соболя, с ниточками седины, без которых они не соболя, куницы, с рыжими брюшками, барсуки, полосатые, как арбузы... И конечно, рысь.
Он дал ей кучу книг, из которых она узнает все, что надо знать хозяйке фирмы. Замиралов спешил научить свою дочь всему. Он не ошибся, Ира оказалась очень сообразительной. Еще бы — его гены, Замираловские. Он явственно видел в ней черты любимой женщины, ее матери, которая — он понял это еще тогда, в молодости, была умной и талантливой женщиной. Настоящая художница, тонкая, чуткая. До сих пор ему не забыть, какие безошибочна точные охотничьи сцены она выписывала на чашках и блюдцах для заказного сервиза. Мало кто из художников умеет рисовать животных. Кажется, чего проще? Но это ошибочный взгляд. Ему было приятно, когда она советовалась с ним и его рекомендации воплощала в рисунке.
Тот сервиз ей заказали в Вербилках для подарка одному важному человеку. Начальнику от подчиненных. Чайный сервиз. На двенадцати чашках и блюдцах свой зверек. Лиса, кабан, лось, заяц... Зайца Иннокентий Петрович помнит и сейчас, до мелочей — он тогда от души хохотал над ним — такой получился пышноусый, толстотелый, будто только что отвалился от осины, которую грыз всю ночь и с большим аппетитом. Она смеялась, говорила, что ничего не понимает в зайцах. Он соглашался, да, не понимает, не хочет понимать. Да и нечего понимать — для чего заяц нужен? Из него шубу не сошьешь. Можно конечно, но это напрасный труд. Вылезет. Иннокентий Петрович не любил хлипкие меха — кроты, зайцы, кролики. Разве они сравнимы с рысью?
