«Решение народного схода села Ключевое.
Рассмотрев на народном сходе обвинения, предъявленные старосте Демчуку Г. П. в измене Родине, мародерстве, издевательстве над односельчанами, в доносах оккупантам на скрывающихся активистов Советской власти, постановили:
По всем пунктам предъявленных обвинений признать Демчука Г. П. виновным и приговорить к высшей мере наказания.
Повесить изменника Родины немедленно».
И повесили его немедленно, о чем свидетельствовала приписка на этом документе. В делах партизанских отрядов — а их на территории области действовало несколько — было немало приговоров предателям Родины, «гнусным живодерам», как говорилось в одном из них.
Когда Алексей уже потерял надежду найти хоть что-нибудь, имеющее прямое отношение к розыску, который он вел, внимание его привлек документ, в уголке которого была помета: «Исполнить не удалось». Это тоже был партизанский приговор, подписанный тремя лицам: командиром, комиссаром партизанского отряда «Мститель» и секретарем подпольного райкома партии. «Мститель» был отрядом, в котором воевали Егор Иванович и Ганна. Он действовал, на севере области, вдали от Адабашей, часто уходил в дальние рейды, материалы о нем были рассеяны по архивам ряда областей, это Алексей знал. Но по каким-то причинам пожелтевший листок бумаги, вырванный из колхозной конторской книги, оказался именно здесь, в их архиве. Такие случайности называются везением.
Приговор был вынесен обер-лейтенанту (фамилия неизвестна) по кличке Ангел смерти. Этот изменник, говорилось в приговоре, принимал участие во многих карательных акциях гитлеровцев, лично расстрелял десятки людей, садистски пытал захваченных партизан и коммунистов. Назывались села, в которых он свирепствовал, фамилии партизан и подпольщиков, расстрелянных палачом. Он являлся, прочитал далее Алексей, ближайшим помощником и сторожевым псом начальника подвижной зондеркоманды, зашифрованной под названием «Восток». В задачи этой команды входило молниеносное уничтожение действительных или возможных очагов партизанского сопротивления.
Алексей снял копии с этого и ряда других документов, познакомил с ними майора Устияна.
— Видите, а вы говорили, что нет никаких следов. — Никита Владимирович был доволен работой. — Вот и появился следочек, который и на тропинку может вывести. Скажите, а вам не скучно рыться в старых архивных делах, ворошить, то, что давно стало прошлым?
Он подошел к окну, подозвал Алексея к себе.
— Чтобы вы лучше поняли мой вопрос, поясню на примере… Посмотрите на улицу, идут люди с работы, много молодых. Видите, какие у них беззаботные лица? Вот та пожилая женщина, в войну ей было лет пятнадцать, не больше, явно устала, да и сумка у нее тяжеловата, но на лице нет следов печали и тревог. Или молодые люди — он и она — явно влюбленные, видите, даже на расстоянии читается, как они рады жизни… Какое им и тысячам других людей дело до Коршуна, общипанного жизнью Ангела, до всех тех мерзавцев, которые как шакалье набросились на народ в дни военных поражений? Все это было, но уже давно наступили новые времена, и, может, только мы с вами вспоминаем нынче коршунов и ангелов…
Майор Устиян говорил все это немного грустно, искренне, будто и свои сомнения проверял, хотя Алексей готов был с абсолютной уверенностью утверждать, что никаких сомнений и колебаний у майора не было, просто он как бы со стороны пытался всмотреться в то, чем занимался много, лет и что на профессиональном языке именовалось строгим словом «розыск».
— Так не пойдет, Никита Владимирович, — решился возразить Алексей, — продолжение ваших мыслей могло бы быть вот каким… — Алексей недолго подумал и в тон Устияну проговорил: — Да, Ангел совершил тягчайшие преступления, но прошло уже сорок лет, если он уцелел, что мало вероятно, то стал совсем другим человеком. Биологи и медики утверждают, что за такой срок человек полностью меняется, у него даже состав крови становится иным, чем был. Что же, пусть доживает свой век Ангел, если он еще жив, месть не в нашем национальном характере, мы люди великодушные, тем более что новых пакостей он не учинит, не способен даже на пакости, да и время совсем иное, не дадут ему их совершить. Так?
Никита Владимирович с интересом посмотрел на Алексея:
— А вам, оказывается, палец в рот не клади, ишь как повернули!
— Но вы-то сами так не думаете, вы хотите знать, что думаю я. Вот как я понимаю ваш вопрос…
— Что же, вы разгадали мой тактический ход, мудреете, лейтенант.
— Когда я начал работать вместе с вами, — сказал Алексей, — действительно, у меня иногда такие мысли появлялись. Не скрою, я много думаю об этом и сейчас, но в ином направлении. Что изменилось? А вот что. Мама в свое время рассказала мне о трагедии Адабашей, передала наказ Егора Ивановича. Все это носило в какой-то степени личный, семейный характер. Конечно, речь не шла ни о какой кровной мести или о чем-то подобном. Ибо те, кто расстрелял Адабашей, не только враги моей семьи, но и враги нашего народа. И, конечно же, я ни минуты не сомневался, что обязан их разыскать и, если бы это удалось, передать в руки правосудия, чтобы это была не месть, но возмездие.
— Это вы очень точно сказали, лейтенант, — согласился Никита Владимирович.
— И вот прошло несколько месяцев работы у вас… у нас… — поправил себя Алексей. — Сейчас я знаком с десятками, сотнями документов о зверствах гитлеровцев, пустивших в распыл, предавших огню тысячи таких деревень, как Адабаши. И я думаю о том, что ничто не должно быть забыто, все взвешено на весах справедливости. Ибо речь идет не только о прошлом, но и о будущем, о неизмеримо дорогом для нас, нравственном здоровье народа, о том, что преступивший черту человечности, когда бы это ни случилось, в любом случае будет наказан, даже если ему удастся сорок лет вести игру в прятки с законом и справедливостью.
Алексей выговорился. Устиян не торопился с комментариями. Он ждал, что Алексей, наверное, захочет еще что-то спросить, то, что для него еще не: обрело ясность.
— Иногда я думаю, что зло совершалось не только в прошлом. Вот пример: человек явно живет не по средствам, шикует, многие догадываются, что он обворовывает государство. И ничего… Чем он отличается от тех, кто давно, до войны, тоже начинал, как говорят, с малого — с растраты, с воровства, а кончал предательством, службой захватчикам?
Устиян внимательно посмотрел на Алексея. А ведь всерьез спрашивает парень, и вопрос у него серьезный. Конечно, не все так просто, нет прямых линий между растратой в магазине и изменой своему народу, однако…
— Параллели при всей их простоте — штука рискованная, — уклончиво проговорил он. И пошутил: — Горячая нынче молодежь, однако, пошла…
— Дело не в горячности, Никита Владимирович. Герой одного из любимых мною кинофильмов, правда, по другому поводу говорил: «За державу обидно».
Майор Устиян хмуро проворчал:
— И я не слепой — вижу. В двадцатые годы такие вот приливы стяжательства, отщипывания от государственного каравая себе на коньячишко называли разгулом мелкобуржуазной стихии. Но ни мелкой, ни крупной буржуазии у нас нет, а нате вам — крупные и мелкие воры не перевелись. — Он вдруг резко и твердо опустил кулак на стол: — Но не сомневаюсь, партия порядок наведет. А мы, чекисты, как и положено, поможем ей…
Никита Владимирович сказал еще:
— И то, чем мы занимаемся, и работа наших коллег из ОБХСС, распутывающих петли новоявленных «комбинаторов», — это все стороны одной медали. Мы прошлому подводим итоги, чтобы чище и лучше становилась наша сегодняшняя жизнь. Что же, продолжим наш розыск: ищите сейчас, лейтенант, тех партизан, которые подписали приговор Ангелу. Командир отряда погиб, но другие, возможно, живы. И бывшего старшего полицейского Демиденко будем мы с вами искать…
ВСПОМИНАЕТ КОМИССАР ЯРЦЕВ
